Метанойя

Мы вышли из кабинета и, конечно же, сразу увидели Китайкина В.И., который делал вид, что прогуливается. Я опять почувствовал себя неловко. Хорошо, что замок в двери английский и нет замочной скважины– не хватало, чтобы этот маньяк не только подслушивал, но еще и подглядывал. Татьяна Васильевна, не очень умело пытаясь подражать походке манекенщиц, провела меня через маленький тамбур, за которым начинался другой коридор. Длинный ряд белых железных дверей очень напомнил мне изолятор временного содержания, с той лишь разницей, что здесь было белее и чище, а вместо кормушек устроены стеклянные окошки.

Мы остановились перед дверью, на которой красовалась цифра 17, и я спросил:

– У вас что, все больные поодиночке содержатся?

– Нет, что ты. Только самые тяжелые. А для остальных есть общая палата, она как раз над нами, на втором этаже. Там человек пятнадцать лежат.

Татьяна Васильевна открыла дверь, и я увидел Сида. Он лежал на койке, аккуратно вытянув перебинтованные руки поверх одеяла. Казалось, у него надеты боксерские перчатки. Взгляд его был направлен прямо на нас, но я сразу понял, что он ничего не видит,– в его глазах не было ни единого проблеска мысли. Они просто блестели на его бледном лице, как стеклянные пуговицы, а сам он потерялся где-то в глухих закоулках сознания. Длинные волосы свалялись и разметались по подушке. Вообще он произвел на меня очень гнетущее впечатление, я как-то по-другому все это представлял.

Я подошел к нему поближе и сказал.

– Здравствуй, старина.

Никакой реакции не последовало. Я наклонился и заглянул в его неживые глаза.

– Сид, ты меня слышишь?

Он даже не моргал. Татьяна Васильевна, на которую это зрелище не производило особого впечатления, деловито произнесла:

– Вот в таком состоянии он и пребывает большую часть времени. А когда немного приходит в себя, все о каких-то зеркалах бормочет, да про мечту что-то. О чем он может мечтать, Джем?

Я пожал плечами.

– Может быть, о том, как вернуться?

Она заинтересовано посмотрела на меня.

– Вернуться? Надо же, очень точное слово. Он ушел куда-то далеко, так далеко, что мы совершенно бессильны что-то сделать. Сейчас ему даже лекарств не назначаем. Просто ждем.

Я осторожно тронул его за плечо:

– Сид, ты слышишь меня? Это я, Джем.

С тем же успехом я мог разговаривать с тумбочкой– единственным, не считая койки, предметом мебели в этой ослепительно белой комнате. Я повернулся к Татьяне Васильевне.

– Да, наверно, ты права была. Можно было даже и не ходить сюда.

Мы уже почти вышли из комнаты, когда буквально спиной ощутил сзади какое-то движение и быстро обернулся. Выражение лица Сида на мгновение изменилось, словно по нему пробежала судорога. Он моргнул и резко сделал глубокий вдох, как будто вынырнув с большой глубины. Почему-то мне стало жутковато. Происходящее очень напомнило мне стандартный прием многих ужасников– оживающий мертвец и все такое. Но я все-таки справился со своими страхами и снова подошел к койке.

Какой-то огонек промелькнул в глазах Сида, и внезапно он заговорил, с трудом ворочая языком. Я попытался разобрать слова, но речь была очень невнятной, напоминая мычание первобытного человека. Я со всем возможным вниманием вслушивался в этот бред и вдруг понял, что он говорит.

– Зе кала…бося зекала… Него вы эл я… скал… я дожжен умереть…зекала взяли с соой… я в зекале… меня нет…

Я быстро спросил:

– Ты принимал «хрустальную мечту», Сид?

По-прежнему очень невнятно он пробормотал.

– Я ошень боюсь… зекала душат… другой я… это не я… меня нет…

Он снова замолчал, и по всей вероятности, надолго. Глаза его потухли и стали безжизненными, просто как окна, через которые никто не смотрел. Сид опять ушел, но куда? Знал ли он сам это? Я дольше не мог на него смотреть, мне на самом деле было и жалко его, и больно, и страшно. Молча, как работ, я повернулся и вышел из маленькой палаты, сопровождаемый Татьяной Васильевной. «…Мне больно твоих слов, мне больно твоих снов…»

Мы вернулись в кабинет, который сейчас почему-то показался мне по-домашнему уютным. Взяв с пола пакет с фруктами, я протянул его Татьяне Васильевне.

– На возьми себе. Похоже, Сиду еще долго не до фруктов будет.

Она кивнула и, наугад вытащив большую сочную грушу, сказала:

– Да, скорее всего. Странный народ эти наркоманы. Ведь говорят же им– нельзя, но они не слушаются. Почему так? Кстати, он ведь твой друг, ты что, тоже наркоман?

Я не посчитал нужным врать– по большому счету мне было безразлично, что она подумает.

– Да, наркоман. Очень надеюсь, что бывший. Недавно я пересмотрел свои взгляды на эту проблему.

Она только рукой махнула и осторожно откусила кусочек груши, тут же, впрочем, измазавшись соком.

– Ерунда, бывших наркоманов не бывает. Есть просто более или менее длительные периоды абстиненции… Блин, надо было на тарелку положить и ложкой есть– теперь вся перепачкаюсь соком… А что так повлияло на твои взгляды, если ты переменил отношение к наркотикам?

Прикинув, как лучше это сформулировать, я выложил все как есть.

– Сказать по правде, я уверовал в Бога.

Она понимающе улыбнулась.