Мещанское гнездо

Они сидели на прохладном краю пушки, смотрели на солнце, садящееся за стены Кремля[25], на баб, полощущих белье с мостков, на лодки с убранными парусами, уткнувшиеся носами в песчаный берег, на чаек, дерущихся с воронами за рыбьи кости, выброшенные… У девушки, кстати, ног не видно — значит, она полулежала внутри пушечного ствола. Храбрая девушка — наверняка в самой глубине жили мыши с пауками и лягушками. И перед тем, как заснуть, ворочаешься и все прикидываешь, как там она… как там они… И тогда берешь сантиметр, идешь на кухню, садишься на стул, и тут выясняется, что от твоей макушки до того места, на котором ты сидишь, ровно девяносто сантиметров, а у жены, которая встает и идет к тебе, чтобы узнать, почему в первом часу ночи… всего восемьдесят. Выходит, что… если сейчас не лечь спать и немедленно не заснуть, то завтра утром, когда нужно будет идти на работу… И закрываешь глаза и думаешь, думаешь, жив ли тот и та жива ли и нынче где их уголок или уже они увяли…

* * *

После огромных, писаных маслом портретов в тяжелых золоченых резных рамах вдруг попадаешь в небольшой, без окон, зал, в котором стоят маленькие витрины, а в витринах миниатюрные портреты, писаные, как напечатано на этикетках, акварелью и гуашью на слоновой кости. Вот автопортрет зодчего Росси, вот портрет архитектора Штакеншнейдера кисти Николая Теребенева, вот портрет неизвестной с голубой лентой в волосах и голубым бантом, написанный Вильгельминой Гепгард, вот портрет неизвестной без ленты и банта, в простом черном платье с белым воротником, написанный Эрнстом Конрадом. Портрет крошечный — не больше почтовой марки. Рамка с колечком, чтобы носить его как медальон на шее. Неизвестная на портрете… нехороша собой. Тщательно завитые черные локоны лишь подчеркивают это. На вид ей лет сорок или немногим больше. Скорее всего, волосы она подкрашивала смесью хны и басмы, чтобы не были видны седые корни. Родимое пятно на левой щеке. Конрад, наверное, измучился весь, решая, рисовать пятно или нет. У барыни-то не спросить. Хоть он и немец, а… Вон у нее какой лакей — просто медведь. Дикая страна. Снегу намело до подоконника гостиной. Ну хорошо. Пусть пятно будет, но меньше, чем есть на самом деле. Раза в два. Платье простое, черное. Чуть виднеется краешек красной шали. Глаза большие, карие. Нет, не большие — огромные. Взгляд до того пронзительный, что хочется сразу во всем признаться — и про то, как графин с анисовой из запертого буфета умыкнул, и про десять рублей, проигранных в фараон соседу, и даже про то, что ущипнул незаметно кухарку за… когда она подавала на стол. Черт знает, как это получилось! Ведь протянул руку, чтобы взять соусник, а она сама как вильнет…

А может, и некому ей признаваться. Может, она и замужем не была ни разу. Сватался было один уланский поручик из полка, что был расквартирован в их уезде. Не то чтобы он ее любил, а так — от безденежья и скуки. После поручика сватался предводитель уездного дворянства — развязный субъект с нафабренными усами и тонкими кривоватыми ногами. Любитель сильно стучать каблуками во время мазурки. Этот точно от безденежья. Мать упрашивала за него выйти, а она не вышла. Лучше одной. Да и скучать некогда — то покосы, то соленье огурцов, то крыжовенное варенье, то вороватый бурмистр, за которым глаз да глаз, то продажа хлеба, то пересчитывание ассигнаций, то укладка их в потайной ящик бюро, то битье дворовых девок за то, что пережгли при завивке локон, то бесконечный дождь с самого утра и настроение такое, что хоть волком вой… Еще и бубновый король… В том смысле, что сосед по имению. Настоящий бубновый король — блондин и ветреник. Отставной штаб-ротмистр. Задумчиво курящий трубку и умеющий пускать дым обручальными колечками. У него еще на столе лежит «Справочник помещика-любителя для пехотных штаб-офицеров и капитан-лейтенантов флота», вечно открытый на странице с литографией «Различия в анатомическом и хозяйственном устройстве крестьян Костромской и Рязанской губерний».

Она этому бабнику, не пропускавшему ни одной юбки в уезде, письма писала почти каждый день. Страстные… Сначала хотела их отправлять и даже позвала доверенную девку, а потом… передумала. Писала и складывала в потайной ящик бюро вместе с деньгами. Вон их целая пачка, перевязанная красной шелковой ленточкой. Думала уйти в монастырь и уж почти собралась после смерти матери, но приехал кузен, отпущенный из армии в отпуск на полгода по случаю окончания войны со Швецией. Собственно, он ехал к родителям, в Москву, но остановился переночевать, чтобы дать отдых измученным лошадям. Кузен мог, по часу стоя перед зеркалом, подкручивать себе усы. Однажды и вовсе назвал ее Лизой, хотя она была Татьяной.