Мещанское гнездо

На следующий день в школе был назначен сбор макулатуры. Вернее, ее отгрузка в утиль. Целый месяц до этого мы ходили по домам как пионеры (почему как?!) и выпрашивали макулатуру. Нам подавали. Вся макулатура стаскивалась в небольшой сарайчик, стоявший на заднем дворе школы. Ближе к концу учебного года сбор прекращался, приезжала машина и мы всю собранную макулатуру на нее грузили. День погрузки и несколько дней до него были для меня праздником. В этой пахнувшей плесенью и пылью куче старых журналов, тетрадей и книг можно было отыскать настоящие сокровища. Там я нашел научно-фантастический роман Циолковского «Вне Земли», двадцать восьмого года издания, книгу о жизни на Марсе и «Затерянный мир» Конан-Дойля. Там я впервые увидел журнал «Огонек» с портретом Сталина. В другом номере «Огонька» я вдруг открыл, что русский с китайцем братья навек. О том, куда исчез этот век, никто мне не сказал, даже родители, отобравшие у меня журналы. Но самое главное — в этой куче нашелся трехтомный курс физики Перышкина. Курс был старый, чуть ли не довоенный, но ведь и роман Толстого был написан до войны. Само собой, начал я читать не с первого тома. Меня интересовал раздел оптики. Надо было найти сведения о гиперболических зеркалах к гиперболоиду.

Через три дня упорного изучения курса физики я понял, что придется читать с самого начала учебника, а еще через неделю решил «снизить объем притязаний», как говорят изобретатели в тех случаях, когда экспертиза им сообщает, что изобретенное ими устройство летать не может, а годится только для того, чтобы ползать, да и то очень недалеко. То есть насовсем отказываться от гиперболоида я не хотел, но отложил его строительство до лучших времен. В том, что лучшие времена наступят, я не сомневался. Кто же в детстве сомневается в их наступлении. Я решил делать спектроскоп. Это такой прибор, который позволяет… Впрочем, для данного рассказа не важно, что он позволяет. Важно то, что для этого прибора нужна была стеклянная призма, разлагающая свет. Вот ее-то у меня и не было. О том, как ее сделать, я прочел в тоненькой книжечке «Библиотека пионера и школьника. Серия физика». Там же я прочел о том, что срок службы севших батареек можно продлить, вываривая их несколько часов в крепком солевом растворе.

И немедленно решил проверить. Старых батареек у меня не было, поэтому я взял новые, из папиного фонаря, и стал их варить, справедливо полагая, что после этого они уж точно станут живее всех живых, но они почему-то лопнули, как переваренные сардельки, и из них вытекло черное, вязкое и прилипшее намертво к дну кастрюли. Папа потом мне объяснил, что, увеличивая срок службы батареек, я сокращаю срок службы нашей мамы и еще один такой эксперимент кончится для меня…

Короче говоря, спектроскоп я доделать не смог. Терпения у родителей не хватило. Зря не хватило. Потому что на мои эксперименты по книжке «Библиотека пионера и школьника. Серия химия» им его (терпения) понадобилось гораздо больше.

Теперь, после того как прошло почти полвека после описываемых событий, я понимаю, что больше всего во всей этой истории с инженером Гариным и его гиперболоидом мне понравилась музыка, которую написал к кинофильму композитор Вайнберг. Больше гиперболоида, больше фильма и даже больше книги, но по молодости я понять этого не смог и по ошибке увлекся приборостроением. И всю жизнь конструировал самые разные приборы, брал патенты, писал о приборах длинные научные статьи и даже защитил диссертацию, посвященную приборостроению…

И все это вместо того, чтобы сочинять музыку. Понятное дело, что винить тут некого. Не винить же Вайнберга за то, что он написал прекрасную музыку. Себя я тоже не виню — я был тогда пятиклассник, а с пятиклассника какой спрос. Когда тебе тринадцать лет, разобраться в чувствах и ощущениях, которые тебя переполняют, практически невозможно. Остается только Толстой. Опиши он Гарина и его гиперболоид чуть менее привлекательными…

* * *

Музей смеха. Большой колонный зал гомерического хохота и маленькая, полутемная комнатка для хихиканья исподтишка. Старинная немецкая машинка палисандрового дерева для производства самодовольного, утробного и сытого смеха. Вышитые гладью контуры следов от жирного и липкого смеха Екатерины Второй на камзоле молодого Платона Зубова. Четверть грамма желчи, выделенной из смеха М.Е.Салтыкова-Щедрина супругой писателя. Колокольчик, выплавленный из серебра, содержавшегося в смехе десяти русалок, проживавших в верховьях реки Унжи Костромской губернии в начале девятнадцатого века. Пузырек со слезами от хохота Остапа Бендера, наблюдающего за тем, как Балаганов и Паниковский пилят гирю Корейко. Магазинчик при музее, торгующий мелкими засахаренными и солеными смешками на развес и настойкой на горьком смехе, с добавлением полыни, душицы и черного перца. Музейный экскурсовод, смеющийся на все лады, пока идет экскурсия, приходящий под вечер домой, ложащийся, не раздеваясь, на кровать, отворачивающийся к стене и на все вопросы жены не отвечающий ничего.

* * *