Мещанское гнездо

С самого детства, с тех самых пор, когда я увидел первую картинку в книжке, мне хотелось в нее уйти. Не во всякую, конечно. Самым первым было желание спрятаться в каменный дом поросенка Наф-Нафа и прожить в нем всю жизнь. Потом хотелось пробраться в какую-нибудь героическую картину вроде «Чесменского боя», чтобы постоять на капитанском мостике, дать команду «На абордаж!» и быстро вернуться в школу в звании капитана первого ранга с Георгиевским крестом на груди и наградным кортиком «За храбрость». Одно время собирался я в «Свободу, ведущую народ» — мальчишкой с двумя пистолетами, потом во времена Петра Первого, но не в «Утро стрелецкой казни», а в картину Серова, чтобы вместе с ним руководить строительством Санкт-Петербурга, брить бояр и строить корабли.

Хотелось оказаться алхимиком на картине Тенирса, Суворовым, переходящим через Альпы, написанные Суриковым… Из песни слов не выкинешь — хотел быть Лениным на картине уже другого Серова, где вождь мирового пролетариата провозглашает Советскую власть на Втором Съезде Советов. (Пусть подымет руку тот, кто в нашем советском детстве этого не хотел.) Список длинный — всего не упомню. И все же каменный домик Наф-Нафа, пусть заброшенный и сильно обветшавший…

Бродил я по выставке акварелей Исторического музея «Пейзажи старой Москвы» и, глядя на первопрестольную столицу конца восемнадцатого и начала девятнадцатого веков, жалел о том, что нельзя съежиться до размеров спички и влезть в какой-нибудь «Вид Новоспасского монастыря и Крутицкого подворья со стороны Москвы-реки» или в «Окрестности реки Яузы», или в «Вид на храм Христа Спасителя, Каменный мост и Кремль от набережной Москвы-реки», к деревянным заборам, коровам, рыбакам, портомойне, развешанному на веревке постиранному белью, утлым лодчонкам, мужикам, бабам, ребятишкам, собакам, щегольским коляскам, франтам, зевакам, горластым пирожникам, сбитенщикам, к заброшенному Кремлю с кустиками и даже деревцами, выросшими на его обветшавших стенах и башнях, к Триумфальным воротам на Страстной площади, чрез которые въезжал Александр Первый во время коронационных торжеств… Короче говоря, в Москву, которая тогда была провинцией у моря. Влезть и уйти подальше вглубь от рамы, куда-нибудь за угол, за стену Китай-города, на другую улицу, чтобы никто и даже вечно не смыкающая глаз музейная старушка не смогли вытащить обратно[29].

Поселиться где-нибудь на берегу Яузы, в небольшом одноэтажном домике с мезонином и деревянными оштукатуренными колоннами. Никогда меня не привлекали дворцы, но всегда хотелось жить в домике с мезонином, чтобы утром выходить на маленький скрипучий деревянный балкон в халате с кистями и в подзорную трубу озирать окрестности или не озирать, а просто зевнуть и потянуться так, чтобы каждая косточка хрустнула, и велеть какой-нибудь Агафье или Прохору нести умываться. И чтобы комнатки были небольшие, и горшки с геранью, традесканцией и бегонией на всех подоконниках и жардиньерках, и клетка с канарейкой, и клетка со щеглом, и собака, чтобы лежать у ног, когда я читаю или дремлю в кресле-качалке, и чтобы в буфете за цветными стеклами ни одной бутылки, а только графины и графинчики с домашними настойками, запеканками, наливками, и чтобы вязанье жены, которым играет котенок[30]…

Сам понять не могу, откуда это во мне? Откуда такая непреодолимая тяга к мещанскому быту… Ведь я в молодости Канта пытался читать, у меня даже тетрадка школьная была с выписками из «Критики чистого разума», и вообще я человек либеральных взглядов, но… чай или кофе из простых фаянсовых кружек пить не люблю — подавай мне тонкие, фарфоровые, с прозрачными на просвет стенками и изящными блюдцами[31]. В детстве рос в обычной советской квартире со смежными комнатами и совмещенным санузлом. На одной из стен моей комнаты висел портрет Чехова. И всё. Три других стены, не считая книжных полок, были совершенно голыми. У нас не было даже слоников, даже ковра на стене, и обои… Впрочем, у нас и обоев не было, а были оштукатуренные стены с простым геометрическим рисунком из палочек и кружочков. Мещанские цветы на обоях мне могли присниться только во сне. Никогда у нас не было графинов, и соленые огурцы на стол подавали не в красивой огуречнице кузнецовского фарфора, а в обычной суповой тарелке с зеленым ободком…