Мертвый час

Одетый в пестрый жилет с застежками доверху, Герман Карлович встретил приемного сына холодно, зато пожилая супруга его прослезилась, и на смеси русского с немецким предложила чай с Koffeekuche[131]. Кучер посмотрел на хозяйку, но Волобуева выказала на лице неудовольствие. Пришлось Петюне пирог забирать с собой.

В портфеле Глеба Тимофеевича вместо четырехсот облигаций было обнаружено всего две, остальные листы были вырезаны из бумаги. Однако номера обеих настоящих облигаций нашлись в списке, сделанном когда-то генералом Масальским. И полицмейстер Плешко решил провести у Четыркиных обыск, чтобы найти недостающие. Напрасно Глеб Тимофеевич умолял спросить об их судьбе графа Волобуева. Полицмейстер после фиаско в суде был зол и настроен решительно. Сашеньку и Матрену пригласили в качестве понятых.

Но ни в буфетах, ни в комодах, ни в платяном шкафу облигаций не нашли. Перед самым уходом городовые стали рыться в сундуке, что стоял в сенях.

– Ваше высокоблагородие, кажись, нашел, – воскликнул один из них, обнаружив на самом дне пачку бумаг, завернутых в газету и тоже перевязанных бечевкой. – Похоже, они.

– Это семейные фотографии, не трогайте, – разволновалась Юлия Васильевна.

– Ой ли, – покачал головой полицмейстер Плешко. – Ну-ка, посмотрим.

– Я сама, – оттолкнула его хозяйка дома.

Четыркина развязала веревку, развернула газету.

– Действительно, портреты, – разочарованно протянул Плешко.

Юлия Васильевна хотела тут же их убрать, но помешала Нина:

– Мама, дайте, давно их не видала. Заодно Александре Ильиничне покажу.

– Юлечка, принеси воды, что-то в горле пересохло, – попросил жену Глеб Тимофеевич.

Когда Четыркина вышла на кухню, он подошел к падчерице и заглянул через плечо:

– Ты эти фотопортреты Красовской показывала?

– А вам-то что?

– Экая ты грубиянка. – Глеб Тимофеевич ткнул пальцем в портрет, что сжимала Нина в руках. – Отец твой?

– Как вы догадливы.

– А это? – прервала спор Тарусова.

– Мамины родители и мамина сестра с мужем…

С чашкой воды из кухни вернулась Юлия Васильевна и, увидев, что супруг занят разглядыванием семейных портретов, возмутилась:

– Глеб! Нашел время картинки разглядывать. Давай вспоминай, где тебе облигации подкинули? Когда с Волобуевым поддавали, ты портфель из рук не выпускал? Чего молчишь?

– Думаю…

Глава семнадцатая

Сашеньку разбудил шум в саду – кто-то громко там ругался. Пришлось вставать и одеваться. Выйдя в сад, она поняла, что шум раздается от уборной, Герман Карлович распекает там барышень, Наталью Ивановну и Таню. Дочка спросонья позабыла, что газету после использования надо кидать в ведро, и бросила в дырку. Чтоб исправить досадное упущение, барышни стали кидать в нее камни, но проклятая бумаженция не хотела тонуть. За сим занятием и застал их хозяин дачи.

– Витите ветро? Я нарошно его поставил…

– Простите, Герман Карлович, больше не будем..

– А хто тостанет камен?

Барышни обреченно смотрели на грозного Мейнарда, не зная, что ответить.

– Я заплачу за это золотарям, – пришла на выручку Сашенька.

– Как-кое безобразие. Надо нак-казать.

– Согласна, – зевнула Сашенька. – Завтра их выпорю.

– Когта? – не понял шутки Мейнард. – Я буту убетится!

– Вы разве развратник, Герман Карлович? Девицы без панталон…

– Ошень карашо, – удовлетворился он. – Спокойной ночи!

Но, не пройдя и двух шагов, споткнулся.

– Тохлый кот, – сказал Герман Карлович и поднял за хвост безжизненного Обормота. – Нато закопат.

Сашенька с Таней кинулись к Мейнарду и вырвали трупик рыжего существа из равнодушных рук.

– Сердце бьется. Мама, сердце бьется!

– Паралич, – объяснил Герман Карлович. – Нато закопат!

– Идите спать, сами разберемся, – прогнала его Сашенька.

Обормота внесли в дом, положили на стол, стали осматривать. Он будто спал, но очень и очень крепко, попытки разбудить его ни к чему не привели.

– Может, и вправду, паралич? – предположила Таня.

– Я возьму его к себе в кровать, согрею. Вдруг отойдет? – с надеждой произнесла Сашенька.

«Можно ли жить, не повидав Нижнего Новгорода?» – задавался вопросом Теофиль Готье. Агент Петербургской сыскной полиции Фрелих ответил бы ему утвердительно. Однако начальство приказало ехать туда, а с ним разве поспоришь?

Ранним утром он выгрузился из курьерского поезда на дебаркадер Московского вокзала, с завистью прошел мимо синих вагонов[132], ведь ему по такой жаре пришлось трястись в желтом, вышел на привокзальную площадь, прикинул – не нанять ли извозчика, – но желание сэкономить куцые прогонные возобладало, и экономный Фрелих отправился в полицейское управление пешком.

И город его удивил. Такого вавилонского столпотворения сыскной агент не видел даже на масленичных гуляниях в столице. А Нижний, оказывается, тоже столица. Хотя бы на время знаменитой ярмарки. Шутка ли, пять миллионов человек на нее приезжают. Речь слышалась всякая, одежда, обувь, головные уборы и даже прически посланцев неведомых ему стран вызвали у него полнейшее изумление.