Мертвый час

– Вот это по-нашему, – похвалил агента из Питера напарник.

– Князь Тарусов.

Дмитрий Данилович прибыл первой машиной и, не заходя к семье, отправился в арестный дом. На этот раз князь не стал утруждать себя получением разрешения, а, как и все, заплатил надзирателю.

– Сами сюда засадили, сами явились вызволять? – ехидно поприветствовал Тарусова Глеб Тимофеевич. – Какая выгодная у вас работенка, без куска хлеба никогда не останетесь. Помощники, часом, не нужны? А то я на подобные каверзы мастер.

Сидел Четыркин в той же комнатке, из которой три дня назад князь вызволил Урушадзе.

– Сам пока справляюсь. Надеюсь к вечеру и вас выпустить на свободу.

– Даже так? Неужели выяснили, кто облигации мне подкинул? Я-то теряюсь в догадках…

– Говорите, подкинули? Значит, вину не признаете?

– Пардоньте, не понимаю. Обещаете выпустить, а сами грабителем считаете?

– Я намерен объяснить ваши действия пьяным состоянием: не помня себя, пошли в кабинет графа, сломали замок, стреляли шутки ради из револьвера, выкинули из окна кресло, спрятали облигации…

– Как бы я умудрился? Кабинет графа и всех присутствовавших тщательно обыскали.

– Черт, об этом я не подумал. Ладно, ерунда. Главное, что все облигации на месте. Да-да, не удивляйтесь, их две и было.

Вчера после заседания Лиза переписала номера с листочков, найденных у Четыркина, а камердинер Дмитрия Даниловича отнес сей документ Сашенькиному брату Николаю Стрельцову. Уже вечером князь получил от него записку, в которой сообщалось, что триста девяносто восемь облигаций из списка были проданы еще в феврале.

– Так что ущерба никакого…

– Тогда меня в лжесвидетельстве обвинят.

– А вы скажете, что Урушадзе спьяну вам привиделся. Ну что? Готовы сделать признание? Я после завтрака иду к прокурору возвращать поручительство. Могу и ваше дело обсудить. Уверен, что после вашего признания его передадут в мировой суд. А там сразу отпустят.

– А мое честное имя?

Князь пожал плечами, мол, о глупостях беспокоитесь.

– Нет, спасибо, князь. Лучше здесь посижу, подожду, пока полиция выяснит, кто мне пачку резаной бумаги подкинул. Это ведь несложно. Достаточно допросить вас. От кого вы про нее узнали, а?

Дмитрий Данилович до начала разговора пребывал в уверенности, что грабителем является Четыркин. Но раз вину свою отрицает, следует переговорить с Ниной. А вдруг она сверток и подкинула? Однако Четыркину про падчерицу говорить не стал:

– Записку из зала получил.

– Надеюсь, не выкинули? Покажите-ка. Вдруг автора по почерку узнаю.

– Затерялась. Столько бумаг…

– Понимаю. Раз уж вы мой адвокат, позвольте вас просьбой обременить: загляните к Волобуеву, попросите его меня навестить. И чтоб побыстрее.

– Позволю напомнить, ваш предшественник по этой камере тоже искал встречи с графом. Но он так к нему и не зашел…

– Скажите графу, что дело важное. Очень важное. А если заупрямится, припугните, мол, иначе Глеб Тимофеевич наш с ним вчерашний разговор следователю перескажет.

– А мне перескажете?

– Возможно, но только после разговора с графом. Так что, как освободитесь от прокурора, заезжайте.

– Добрый день, – поприветствовал Дмитрий Данилович кухарку Четыркиных Макриду. – Хозяйка проснулась?

– Тише, князь, барыня спит. До полуночи лампу жгла, комнату шагами мерила, все за Глеба Тимофеевича переживает… Вот горе-то…

– Как проснется, передайте, что Четыркина я посетил. И еще раз к нему зайду. А вот завтрак Глеб Тимофеевич просил не приносить…

– Как? А я тут стараюсь…

– Говорит, не голоден. Зато коньячку был бы не прочь.

– Барыня не позволит.

– Значит, попрошу графа Волобуева, чтоб прихватил. Глеб Тимофеевич его очень ждет. Нина встала?

– Тоже нет. У барышни сон молодой, обычно до полудня не встает…

– Нет, я не сплю, книжку читаю, – отворилась дверь, и в кухню в халате вышла Нина, за ней, виляя хвостиком, проник Тузик.

– Здравствуйте, Нина, – поцеловал девушке ручку Дмитрий Данилович. – Хочу с вами поговорить.

– Слушаю.

Дмитрий Данилович выразительно покосился на Макриду. Та замахала рукой:

– Выйти не могу, булочки в печи. Сами в сад ступайте. И Тузика прихватите, не дай бог барыню разбудит.

Однако у Тузика имелись планы поинтересней. Загнав на яблоню Обормота, который проснулся как ни в чем не бывало, пес нырнул под забор и присоединился к стайке местных барбосов, бегавших по городку за лохматой шавкой.

Нина с Тарусовым уселись на скамейку, на которой обычно читал свои газеты Четыркин.

– Я защищаю вашего отчима…

– Чем страшно меня разочаровали, ваше сиятельство. До вчерашнего дня я вами восторгалась. Вы представлялись мне этаким Робин Гудом, спасителем несчастных, защитником обиженных, последней надеждой несправедливо обвиненных. А вы всего лишь алчный крючкотвор. За какую-то тысячу согласились обелить мерзавца…

– Нина, я знаю, отчима вы не жалуете…

– Ненавижу.

– Но даже Четыркин имеет право на защиту. И я, как его поверенный, обязан задать вам вопрос: это вы подложили ему облигации?

– Я обязана отвечать?

– По правде говоря, нет. Но этот же вопрос я задам вам в суде…

– Значит, там и встретимся…

– Нина…

Девушка, не оборачиваясь, ушла.