Мертвый час

– Чтобы про Артиллерийскую я не знал и барыне не доложил.

Глава двадцатая

– Присаживайтесь, господа, – жестом пригласил граф. – Осмелюсь предложить коньячку. Давайте помянем невинно убиенных рабов божьих Глеба и Екатерину. – Волобуев разлил по рюмкам янтарный напиток, все, не чокаясь, выпили. – Когда уходят друзья юности, внезапно понимаешь, что и твой срок вот-вот настанет. Странно, правда? Вроде жизнь только началась, еще вчера ходил под стол, играл во дворе с мальчишками, смеялся над отцом, когда тот храпел в кресле. Жизнь казалась бесконечной, а теперь и сам храпишь, и та, что с косой, ближе и ближе. Еще по рюмке?

– Нет, мы на службе, – отклонил предложение Иван Дмитриевич. – У нас к вам вопросы.

– Взаимно. У меня к вам тоже, – слишком уж игриво для убийцы ответил Волобуев.

– Тогда начнем с ваших, – предложил Крутилин.

– Зачем арестовали Тарусова? Это нелепо. Он Четыркина знать не знал, никакого мотива не имел…

– А у вас, граф, мотив имелся?

Андрей Петрович усмехнулся:

– Мотив имелся у всех, кто с Глебом был знаком. Даже после кончины назвать Четыркина достойным человеком язык не поворачивается. Но я любил его, как любят беспутного родственника, который болен алкоголической болезнью, постоянно врет, иногда ворует, но все равно родная кровь. В каждой семье есть такой, не правда ли?

– Четыркин вас шантажировал?

– Нет, подобных людишек в свои тайны я не посвящаю.

– Но какую-то из них позавчера рассказали.

– О чем это вы?

– Сутки назад Четыркин попросил вас приехать к нему, в противном случае грозился пересказать ваш разговор полиции.

– Ах это! Глеб пошутил.

– Ой ли…

– Вы вместо Тарусова теперь меня подозреваете? Из-за платка с монограммой? Так у меня их несколько дюжин. И каждый год старые выбрасываю, а новые покупаю. Не там ищете, господа сыщики. Почему-то вы забыли про десяток негодяев, что содержатся в арестном доме. Кто-то из них вполне мог обойти избу, зайти в камеру к Глебу и его убить.

– Нет, это решительно невозможно, – занервничал Плешко. – Задержанные в арестном доме содержатся под замком.

– А вот и нет, господин полицмейстер, – парировал с ухмылкой граф. – Когда я туда приехал, все они грелись на солнышке.

– Вы приехали во время прогулки, Андрей Петрович, – заявил Плешко, стараясь не встретиться взглядом с Крутилиным, который с удивлением повернул к нему лицо. – И потом, откуда у задержанных хлороформ?

– Я тоже его не держу, – заявил граф.

Крутилин вернул разговор в прежнее русло:

– И все-таки, о чем позавчера вы говорили с Четыркиным?

Волобуев крепко задумался, взвесил pro и contra и решил-таки ответить правдиво. Вдруг кто их слышал? Мимо них с Глебом многие проходили, в том числе княгиня Тарусова:

– Мы говорили о Красовской. Глеб показал мне газету с некрологом. Я не знал про ее гибель. Поверьте, это тяжелая утрата для меня.

– Почему? – спросил Крутилин.

– В молодости едва на ней не женился. Катерина была прехорошенькой вдовой, я – лихим драгунским майором, оба кипели африканской страстью. Но… Увы… Не сложилось. Катерина тяжело переживала наш разрыв, с горя ушла на сцену.

– Ваши отношения прервались?

– Да, за прошедшие двадцать пять лет мы виделись лишь раз, на Асиной свадьбе.

– А этим летом? Ведь Красовская гастролировала в Петербурге.

– Нет, увольте, мне хватило встречи на свадьбе. Мы, мужчины, даже в старости сохраняем некий шарм, морщины с сединой нам к лицу. А вот дамы… увы… Лучше бы им умирать молодыми. Я не хотел видеть Катино увядание, потому не ездил на спектакли и не искал встреч.

– Неужели? Один уважаемый свидетель застал вас в гримерной у Красовской. Он утверждает, что вы с ней целовались.

– Свидетель ошибается. То был не я.

– А кто каждую неделю посещал Красовскую на Артиллерийской?

– Откуда мне знать?

– Свидетели утверждают, вы.

– Какие свидетели?

– Извозчики с Николаевского вокзала, – рискнул использовать неподтвержденные сведения Крутилин.

– Дьявол!

– Так посещали или нет?

– Да, только, умоляю, ни слова супруге. Вообще-то Маша не ревнива, но почему-то Красовская вызывает у нее приступы ярости. У супруги больное сердце. Врачи говорят, если случится приступ, он станет последним. – Волобуев плеснул себе из бутылки еще коньяка. – Поэтому прошу вас, господа, простить мне эту вынужденную ложь.

– Маленькая ложь, граф, рождает большие подозрения. Советую дальше говорить правду и только правду. В ночь с двадцать четвертого на двадцать пятое июля вы посещали Красовскую?

– Нет, за пару недель до этого мы поссорились и разошлись навсегда.

– А вот кучер ваш утверждает, что довез вас до Артиллерийской и высадил у дома Красовской!

– Идиот!

– Вы или он?

– Что вы себе позволяете, господин асессор? – вскочил с места Волобуев.

– Сядьте, граф, сядьте. Думаю, пора вам признаться.

– Подите вон.

– Только вместе с вами.

– Я буду жаловаться.

– Сколько угодно! В камере вам подадут бумагу и перо.

– В камере? Я арестован?

– Пока просто задержаны по подозрению в убийствах.

– Но я никого не убивал.

– Разве? Красовскую застрелили из вашего револьвера.

– Не может быть.

– Еще как может.