Мерцающий огонь

– Джиллиан, все это заставило меня осознать, что жизнь полна разбитых сердец и трудностей и в ней случаются неописуемые трагедии. Но мы должны преодолевать их и жить дальше. Надо понимать, что время лечит и обязательно все расставит на свои места. – Он запнулся и с трудом сглотнул.

– Ты это к чему, пап?

Он откашлялся и попытался сформулировать мысль снова.

– Джиллиан… то, что случилось с твоей мамой, было ужасно. Я уже говорил тебе – ты не виновата. Но все не так просто. – Он потупил взгляд. – Если уж на то пошло, я в такой же мере виноват в произошедшем: это ведь я оставил тебя присматривать за ней накануне важного экзамена. Но даже если бы ты пошла тогда в библиотеку, а я остался с ней, все, вероятно, закончилось бы точно так же – твоя мама любила поваляться в ванной. Уверен, я бы тоже не стал заглядывать к ней каждые пять минут.

Он подошел ближе и взял меня за руку.

– А еще хочу сказать тебе спасибо. За то, что ты сделала для нас – за заботу и за путешествие в Европу, чтобы узнать правду о Людвиге, хотя у тебя и своих проблем хватало. Ты с таким мужеством встретила все эти неурядицы. Ты сильная – настоящая героиня. И я горжусь тобой, как никогда. И мама бы тоже гордилась. Уверен, она и сейчас гордится, где бы она ни была.

К горлу подступил комок, но я улыбнулась отцу сквозь слезы и обвила руками его шею. Его слова – те, которые я мечтала услышать так долго, – наконец подарили мне утешение.

– Спасибо тебе, папа. Ты не представляешь, как много это для меня значит.

У меня словно камень с души упал, и я впервые ощутила, что маме больше не нужно следить за каждым моим шагом. Я отпустила ее – чтобы она наконец-то могла упокоиться с миром.

Позже, когда мы с папой сидели в гостиной перед телевизором, я услышала скрип половиц наверху и звук спускаемой в туалете воды.

– Она проснулась, – шепнула я папе, подавшись вперед и прислушиваясь. – Кажется, идет сюда.

Вскоре бабушка, в халате и тапочках, вошла в гостиную. Я сразу обратила внимание, как опухли и покраснели ее глаза.

– Я уже успокоилась, – объявила она.

Мы с папой не знали, что сказать, а она как ни в чем не бывало уселась в кресло-качалку рядом с телевизором и безучастно уставилась на экран – мы смотрели баскетбольный матч. Она раскачивалась взад-вперед, в ее пустом, невидящем взгляде читалась бесконечная усталость.

– Прости, бабушка, – сказала я, не выдержав этого гнетущего молчания. – Наверное, мне не следовало показывать тебе это письмо. Я не была уверена, как лучше…

Она повернулась ко мне:

– Ты поступила правильно, Джиллиан. И спасибо тебе за все. Просто это потрясло меня до глубины души. Вот так.

– Неудивительно, – сказал папа.

Она продолжала медленно раскачиваться.

– Что ж, теперь ты знаешь правду, – добавила я. – Ты уверена, что вынесешь ее?

Она на мгновение задумалась, затем откинула голову на спинку кресла и закрыла глаза.

– Когда я прочитала его письмо, я возненавидела себя за то, что не сумела увидеть правду, не догадалась, какие чувства на самом деле одолевали Людвига в тот день в комнате для допросов.

– Но он и не хотел, чтобы ты это поняла, – заметила я. – И с Ганса взял слово, что он тоже не расскажет тебе это, потому что если бы ты узнала, то отказалась бы лететь.

– Он был прав, – немедленно согласилась бабушка. – Он очень хорошо меня знал. Я бы ни за что не улетела. Какая-то часть меня жалеет, что он не позволил мне самой сделать этот выбор. – Она перестала раскачиваться. – И все же… другая часть меня рада, что он поступил так, как поступил. – Она невидящим взглядом уставилась вдаль. – Но может, мы с Гансом сумели бы спасти его. Может, мы проникли бы в штаб-квартиру гестапо… – Она покачала головой: – И нас обоих убили бы на месте.

– Если бы только Людвига не арестовали… – протянула я. – Союзная армия была уже на подходе. Немцы капитулировали в Париже всего несколько дней спустя.

Она обдумала мои слова и тяжело, печально вздохнула:

– Все эти если бы да кабы кого угодно сведут с ума. Но все в жизни идет своим чередом – прошлое не изменить. Все случилось так, как случилось, – и мы ни черта не можем с этим поделать.

Помрачнев, я опустила взгляд на колени.

– Да, полагаю, такова жизнь. – Я целую минуту не могла заставить себя снова посмотреть ей в глаза. – Что ж, зато теперь ты знаешь правду. Ты не ошиблась в нем, бабушка. Не ошиблась, что полюбила его.

Я отчетливо увидела, что угольки этой любви до сих пор тлели в ее сердце.

– Всю жизнь, – сказала она, – я пыталась его ненавидеть. – Она слегка повернулась, чтобы многозначительно взглянуть на папу. – Но, честно говоря, Эдвард, каждый раз, когда смотрю на тебя, я вижу его. В твоих манерах, в выражении твоего лица. Ты даже карандаш держишь точь-в-точь как он. И твой смех… Я смотрю на тебя – и вижу того прекрасного мужчину, которого полюбила, а не бесчувственного солдафона, с которым встретилась в штаб-квартире гестапо. Там я увидела незнакомца, с которым ни ты, ни я никогда не имели ничего общего.

Она долго молчала, обратив свой взор в прошлое.