Мерлин

Слушай же, если хочешь, моя волчица, историю одного человека.

В честь победы устроили пир. О, как сиял мой меч! Да, он был и вправду прекрасен. Может быть, я слишком его любил. Может быть,

я чересчур на многое замахнулся. Однако скажи мне, Господи Иисусе, кто замахивался на большее?

Мы бросили трупы ирландцев в их же ладьи, подпалили и оттол­кнули от берега. Шел отлив. Алое пламя плясало над водой, черный дым уходил в небеса, сердца наши радостно бились. Маридун был спа­сен, лишь несколько домов успели сгореть, да еще несколько оста­лись без крыш. Десять человек погибли, из них шесть воинов.

Однако мы выстояли, а по весне начали прибывать и первые дру­жинники. В тот год их приехало восемьдесят человек. На следующий — шестьдесят. Деметы и силуры — два этих клана в Диведе рождали отважных воинов.

Великий Свет, я вижу их и сейчас: верхом на крепких пони, с кожа­ными щитами через плечо, наконечники копий блестят, клетчатые плащи развеваются за спиной, гривны и браслеты сверкают, волосы заплетены и подвязаны на манер конских хвостов или свободно рассы­паны по плечам, глаза темны и суровы, словно кимрский сланец, лица решительны. Вести таких людей за собой — радость.

Мы вместе объезжали заставы по границам нашей страны. Мы воз­двигли бревенчатые платформы на прибрежных холмах, чтобы в слу­чае нападения зажигать сигнальный огонь. С первого же лета дозор­ные стояли на них до самой зимы, пока наступление холодов не поло­жило конец тревогам. Да, на нас нападали снова и снова — варвары знали, что Максим отплыл в Галлию, забрав с собой цвет британских войск, но ни разу не заставали врасплох.

То было доброе время для Маридуна. Погода расстаралась — дни были ясные и солнечные, вечером дождь смачивал подсохшую зем­лю. Все зеленело, наливались плоды. Несмотря на частые набеги, ста­да приумножались, люди были сыты и довольны.

В первую же осень моего правления, как только все устоялось, я открыто поведал матери и Мелвису о своей любви к Ганиеде. Решено было тут же послать гонца к Кустеннину, известить его о моих наме­рениях. Мы выбрали шесть дружинников и отправили их в Годдеу с дарами и письмами королю и моей невесте. Я поехал бы сам, но обы­чай требовал иного, к тому же я был нужен в Маридуне.

Гонцы выехали ядреным осенним деньком, сразу после Самайна. Летнее тепло кончилось, но дни еще стояли погожие, и первый багрянец едва коснулся зелени. Я стоял на дороге, провожая уезжавших взгля­дом, и думал, что лишь зима, несколько серых, промозглых месяцев, немного сумрака и мороза отделяют меня от моего светоча Ганиеды.

Лишь зима. А потом я сам отправлюсь за своей суженой.

Все вышло примерно так, как я себе представлял.

Всю зиму я не находил себе места, часто охотился или просто смо­трел на переменчивые небеса, с которых сыпал то дождь, то снег. Возился с гончими Мелвиса, купался в теплой бане, играл с Харитой в шахматы и чаще проигрывал, выносил арфу и пел в зале по вечерам, а больше всего бродил по вилле, как бесприютная тень, ожидая, когда дни станут длиннее и проклюнутся зеленые почки.

— Успокойся, Мерлин, ты весь подобрался, как кошка перед прыж­ком, — сказала мне Харита. Была середина зимы, мы недавно справили Рождество, а сейчас сидели за шахматами. Харита играла каждый ве­чер со мной или Мелвисом. — Ты не в силах ускорить течение дней.

— Прекрасно знаю, — отвечал я. — Был бы в силах, давно бы на­ступила весна.

— Ты так торопишься, милый. — Она взглянула на меня поверх доски, и я уловил в ее голосе печальную нотку.

— О чем ты, мама?

Она улыбнулась и сделала ход.

— Годы и сами пролетят. Так ли давно Талиесин вошел с арфой в дом моего отца? — Она коснулась ладонью моей щеки. — Ты очень похож на него, Мерлин. Твой отец гордился бы таким сыном. — Она опустила руку, подвинула фигуру кончиком пальца и вздохнула. — Мой труд почти завершен.

— Твой труд? — Я переставил фигуру, не замечая, какую и куда.

Харита сделала ответный ход.

— С этой поры о тебе будет печься Ганиеда, Соколик.

— Ты говоришь так, как будто я переезжаю за море, а не в другие покои через двор от твоих.

— Для меня это будет, словно ты переедешь на край света, — се­рьезно сказала она. — Со дня свадьбы вы с Ганиедой станете одно. Ты отдашь себя целиком, она — себя. Вы вдвоем станете целым миром — так и должно быть. Мне там места не будет.

Я понимал, что она говорит правду, но не придал значения ее ело- вам. Не хотелось верить, что событие, столь радостное для меня, до­ставит любимому существу такую сильную боль. Я хотел, чтобы все радовались вместе со мной. И Харита радовалась, но к сладости для нее примешивалась горечь — иначе и быть не могло.

Позже, когда мы пожелали друг другу спокойной ночи, она при­жала меня к себе чуть крепче обычного. Это было одно из множества

мелких прощаний, которые помогали облегчить грядущую большую разлуку.