Мера бытия

У подъезда сердце тревожно сжалось, а рука скользнула в карман, где лежали пара кусков хлеба, несколько леденцов и бутылочка касторового масла, добытая на толкучем рынке.

В тёмном подъезде глаза ненадолго перестали видеть. На ощупь отыскав перила, Катя медленно шагнула вверх.

— Осторожно, не наступите на человека, — внезапно раздался знакомый голос у самых её ног.

— Егор Андреевич! — обрадовалась она, трогая рукой плечо сидевшего на ступеньках Егора Андреевича. — Живой!

— Живой, Катюшка, и тебе не хворать.

— А как наши? Вера, дети? Анна Павловна?

— Все, все живы.

— Ой, как я рада! — Катя присела рядом на обледеневшие ступени. — Жалко, что меня редко отпускают в увольнение, а то я бы каждый день приходила. Вы уж на меня не обижайтесь, Егор Андреевич.

Ей показалось, что голос Егора Андреевича мягко дрогнул:

— Какие могут быть обиды, Катерина, время военное, а ты на службе. Спасибо, что хоть изредка заглядываешь. Мне ведь твой привет передавали.

— Какой привет?

Он хмыкнул:

— Через Алевтину Бочкарёву, или забыла? Вы в церкви встретились.

Катя покаянно взмахнула руками:

— Забыла. Вреде бы недавно было, а кажется, сто лет прошло, столько событий.

Она увидела, что Егор Андреевич шевельнулся, и помогла ему встать:

— Пойдёмте домой.

— Да, да, пойдём.

Он поднимался вверх, тяжело шаркая ногами, обутыми в валенки, но, поднявшись на площадку, выпрямил спину и громко провозгласил вглубь квартиры:

— Принимайте дорогую гостью.

И снова темнота коридора, холод, сырость и внезапное тепло кухонной печурки. Всё так же, как было в прошлый приход, но Кате показалось, что стало чуть-чуть, самую капельку, но веселее.

На печурке подсушивалось несколько кусочков хлеба, на которые неотрывно смотрели Ваня и Нина. У них были глаза голодных котят, и Катя сразу же выдала каждому по две карамельки, а потом прибавила на плиту свой хлеб.

Касторовое масло Катя отдала Анне Павловне. Соседка сидела, прижавшись спиной к печке, и распускала старую вязаную кофту.

Кате она едва кивнула, но по довольному изгибу губ Кузовковой Катя поняла, что сумела угодить.

Вера на этот раз была дома. Костлявая, со впавшими щеками и узловатыми коленками, обтянутыми шерстяными чулками, она выглядела едва ли не ровесницей Анны Павловны.

Увидев Катю, она кинулась ей навстречу:

— Катюша, мы за тебя так волновались!

Полуобняв, Вера вскользь прикоснулась щекой к её щеке. Катя сжала ей руки:

— Вера, у меня для тебя есть новость!

— Какая?

— Я договорилась со своим, — она запнулась, — со своим другом, шофёром, он выхлопочет для тебя разрешение на эвакуацию.

— Эвакуация? — Вера схватилась рукой за горло, как будто её что-то душило. — Эвакуация? Правда? Ты не обманываешь, Катя? Если шутишь, то это очень злая шутка.

От вспыхнувшей надежды на спасение у Веры закружилась голова, и чтобы не упасть, она уцепилась за Катю. Она неотступно мечтала об эвакуации с того самого момента, когда Ваня в первый раз заплакал от голода.

— Ванечка, сынок, мне нечего тебе дать, — сказала тогда Вера, — потерпи.

Под понимающими глазами Нины она выбежала в ванную, закрылась на задвижку и в бессилии села на пол, едва не опрокинув на ноги ведро с водой. Ведь предлагали же эвакуироваться в самом начале войны, предлагали, а она отказалась! Вера заткнула себе рот кулаком и кусала, пока её не отрезвил вкус крови.

А сейчас, когда она уже полностью разуверилась в милосердии и справедливости, вдруг приходит Катя и говорит, что можно уехать из осаждённого города и спасти детей.

Ну не чудо ли?!

* * *

Катя ушла в казарму ближе к вечеру, символически похлебав жидкого овсяного супа, сдобренного касторовым маслом.

— В казарме поем, — остановила она руку Кузовковой, когда та разливала суп всем поровну, по поварёшке.

— Воды-то не жалко — полная Нева, только заправить нечем. — Анна Павловна всё-таки налила ей порцию, где в мутной жиже плавало несколько рыхлых зёрен овсянки, окружённых каплями касторки.

Хотя скулы сводило от голода, Катя отодвинула свою тарелку Ване с Ниной и те дружно застучали ложками. По их лихорадочным движениям Катя угадывала, что они боятся, как бы она не передумала и не отобрала тарелку, пусть мутного, пусть жидкого, но самого настоящего супа.

Когда Ваня глотал, его уши на стриженой голове трогательно вздрагивали лопушками, а шейка была тонкой-тонкой, как ниточка.

Вера жевала рассеянно, словно через силу, а Кузовкова, наоборот, быстро и деловито, звучно прихлёбывая от удовольствия.

Егор Андреевич ел с подчёркнутым спокойствием, только рука, державшая ложку, иногда подрагивала от слабости, и тогда он сердито шевелил бровями, как будто собирался отчитать свою руку за непослушание.

— Ну, я пойду! — Дождавшись чая, Катя встала из-за стола. — Мне сегодня на дежурство.

В свете коптилки она увидела направленные на неё глаза Веры с крошечным отблеском пламени внутри значков.

— Ты пока собирайся в эвакуацию, Вера. Я на днях забегу и скажу тебе, к кому обратиться.

Наморщив лоб, Вера кивнула и молитвенно стиснула руки:

— Я буду ждать, Катенька. Я буду очень ждать.