Редактор Мария Кондратьевна сказала, что ей звонили из Смольного и приказали подать списки на эвакуацию. Мы все заволновались, радуясь, что сможем вырваться из осаждённого города. Особенно хлопотала корректор Надежда Спиридоновна, у которой трое детей.
Список получился коротким, потому что почти все сотрудники редакции умерли. Мы с Марией Кондратьевной ехать отказались. Мария Кондратьевна сказала, что здесь родилась, здесь и умрёт, а я хочу быть ближе к Серёже, потому что не могу потерять его ещё раз. Поехала только корректор. В первую очередь эвакуируют женщин с детьми.
Хотя нормы хлеба прибавили, смертность очень высока. Умирают многие. Страшно подумать, сколько трупов лежит сейчас в запертых квартирах, и обнаружить их могут только крысы. Конечно, по городу ходят бытовые бригады девушек-комсомолок, таких же дистрофиков, как мы все. Но разве они и бойцы МПВО могут оказать помощь сотням тысяч людей?
Весь город полон слухами о наших успехах на фронте. В разговорах упоминают Мгу, Псков и даже Лугу. Но радио молчит, а газета написала только о взятии Холма.
Людям всё равно хочется добрых вестей.
Вчера была в церкви и увидела, как на моих глазах умерла одна певчая. Её отнесли в сторону, а батюшка продолжил служить молебен “В нашествии супостатов”.
Он сам очень истощён, но держится. Дай Бог ему сил, потому что мы, миряне, можем уехать в эвакуацию или оставить службу, а священники должны держаться до конца. Страшно представить, что станет с городом, если в нём затихнет молитва».
Из сводки Совинформбюро:
У убитого на подступах к Севастополю немецкого ефрейтора 2 роты 32 пехотного полка Рудольфа Тунша найден дневник. Приводим краткие выписки из этого дневника:
Перед ночной бомбёжкой немцы сбрасывали на парашютиках светящиеся ракеты. Плавно болтаясь в воздухе, светляки рассеивали вокруг противные мертвенно-синие искры, которые у Кати ассоциировались со смертью.
Сирены завыли, когда до конца дежурства оставалось всего полчаса.
Прислонившись спиной к стене дома, она смотрела на стаю самолётов и думала о горячем чае и дрожжевом супе, представлявшем из себя тёплую воду, заквашенную на разведённых дрожжах. Хотя от супа бурчало в животе, голод на время отступал.
Стоящая рядом Маша притопывала замёрзшими ногами и монотонно заклинала:
— Пронеси, пронеси, пронеси.
Катя увидела, как от самолётов отделились тёмные тени, летящие прямо на них.
— В бомбоубежище, быстро!
Бомба рванула, едва они успели перевалить через порог, оказавшись в душном помещении, освещённом одной коптилкой, малой искоркой мигающей в глубине.
— Не свалитесь, здесь ступеньки, — сказал рядом чей-то мужской голос.
Катя потянулась зажечь ручной фонарик, но Маша её опередила, осветив лицо мужчины в ушанке, из-под которой выбивался край белой вязаной шапки.
Засунув руки в рукава, он сидел на ящике с песком и мигал от яркого света.
— Много у вас народу в убежище? — спросила Катя, на случай, если придётся выводить людей из-под завалов.
— Да нет, человек десять. Теперь в убежище никто не ходит, какая разница, от чего умереть?
В последнее время такие рассуждения стали обычными, и бойцы МПВО слышали их каждый день, но всё же Катя строго сказала, повторяя слова лозунга:
— Нельзя так говорить. Мы должны бороться за каждую человеческую жизнь.