Мера бытия

Сергей притопнул, подняв вверх фонтанчик брызг.

Он говорил с лёгкой одышкой, злился на себя за то, что никак не мог восстановить дыхание. Не набрался ещё силёнок после ранения.

— Я вчера помогал медпункт с девятого километра эвакуировать, едва не захлебнулся, — ответил Игнат, — вымокли как цуцики. И я, и военфельдшер, и санитары.

— Леру отвозил?

— Ага, её. Героическая девушка: сколько раз из-под взрывов раненых вытаскивала, в полынью ныряла, а как на берег сошла, представляешь, заплакала. Говорит, не знаю, как дальше жить буду. Сроднилась с Ладогой. Да у меня и у самого вот здесь жжёт, — Игнат стукнул себя кулаком в грудь, — вроде как дорога насквозь меня проходит от головы до пяток.

Игнат выразил то, что чувствовал сам Сергей, поэтому он согласно кивнул:

— А сколько ребят сейчас на дне баранку крутят…

Думать о павших товарищах было нестерпимо больно. Рука сама потянулась снять шапку. Игнат тоже сдёрнул ушанку с оторванным ухом, и они пошли молча в цепочку, пропуская встречный поток людей с грузом лука.

Казалось, что мешкам с луком не будет конца. Их носили и носили, а груда мешков на берегу оставалась неизменной. Издалека от склада Сергею помахала рукой Манюня. Она вчера забегала поздороваться, но Сергей держался с ней хотя и дружески, но подчёркнуто официально, опасаясь снова переступить тонкую грань, которую можно принять за ухаживание.

Последний груз в кузов положили два солдата с потными, красными лицами. Уходя, один из них поднял голову и пристально глянул в глаза Сергею:

— Счастливого пути, товарищ водитель. Вернись живым.

«Иначе и быть не может, — подумал Сергей, выруливая в хвост машине Игната. — Раз дан приказ, значит, его надо выполнить. И немцы нас не победят, потому что за нами наша русская правда».

Эта правда представилась ему огромно и зримо, как лес у горизонта, как колосящиеся поля с россыпью пёстрых цветов, как мирное небо, до которого можно дотянуться рукой. В памяти возник Катин рассказ про старую колокольню, где был найден крестик, висящий сейчас на шее маленьким знаком любви, веры и верности. Вот бы когда-нибудь взобраться на колокольню вместе с Катей, раскинуть руки, вбирая в себя всю красоту родной земли, и закричать: «Люди, я люблю вас, будьте счастливы!»

Караван полуторок тащился со скоростью двадцать километров в час, притормаживая перед каждой трещиной. Каскад воды из-под колёс захлёстывал в кабину, влажно чавкая под резиновым ковриком. Коврик у Сергея был трофейный, из немецкой легковушки, подаренный одним другом на день рождения. Правда, чтобы подогнать резину под размеры, Сергею пришлось изрядно обкорнать широкие края и вырезать дополнительную дырку для тормозной педали.

Девушки-регулировщицы ещё махали флажками из своих снежных иглу, но палатки медпунктов уже были сняты, а в месте маскировки зенитной установки колом стояла вздыбленная льдина.

Отгоняя нарастающее ощущение пустоты, Сергей засвистел бодрый мотивчик, и в этот момент впереди рванул зенитный снаряд, потом другой, третий. Выстрелы ложились кучно, впритирку, но машины шли не останавливаясь.

В ответ немцам дружно загрохотала наша береговая батарея из Коккорева, ей вдалеке отозвались орудия Шлиссельбургской крепости, оказавшейся фашистам не по зубам. Город Шлиссельбург был взят фрицами, а крепость выстояла, не сдалась.

Грохот канонады создавал в голове иллюзию полной глухоты. Чтобы не лопнули барабанные перепонки, Сергей то и дело заглатывал ртом воздух, не переставая следить за дорогой с удвоенным вниманием.

Потом он увидел, как идущая впереди полуторка Игната мигнула габаритами и перекосилась на левый бок, а потом ухнула в воду с такой стремительностью, что он едва успел ударить по тормозам.

— Игнат!

Крича, он отводил машину в сторону, потому что от зияющей полыньи размером с озерцо чёрными змеями побежали разломы. Лёд лопался, как яичная скорлупа, и ходил ходуном, с бурлением вскипая в трещинах.

Сергей выглянул из дверцы, махнув рукой шофёру сзади:

— Сдавай назад! Бери вправо!

Он до боли, до вопля, рвался броситься на помощь Игнату, но был вынужден лавировать между расколотых льдин и рвущихся снарядов, отводя машину всё дальше и дальше от смертельной полыньи. В боковое зеркало он видел, как по его следам сзади шла колонна полуторок, и понимал, что не имеет права притормозить даже на секунду.

«Прости, Игнат», — билась в мозгу пустая фраза, которая не могла выразить то, что сейчас кричало и мучилось в глубине его души.

Тридцать пять километров смерти, чтобы привезти в Ленинград сорок одну тонну жизни. Кто и какой мерой будет мерить — что тяжелее?

Сергея немного отпустило на берегу, когда он, по пояс в воде, принёс на горбу первый мешок лука. Шофёр из батальона Игната, пожилой белорус по фамилии Голубович, помогая разгрузиться, сказал:

— Игнашка в воду уже мёртвый ушёл. Я сам видел, как его за рулём убило, — Голубович болезненно сморщился и тяжело двинул челюстью, словно проглотил рыдание, — он мне младшего братишку напоминал. Тот погиб в Брестской крепости. Царствие Небесное!