Мемуары ротного придурка

Я не пошел в своего родителя. Учиться, учиться и учиться я ужасно не любил. Больше всего я любил болеть, потому что тогда можно было не ходить в школу и, лежа в кровати, читать интересные книжки или просто мечтать. Я не симулировал, а действительно очень часто простужался и болел. Стоило кашлянуть или пожаловаться на головную боль, как меня тут же укладывали в постель и вызывали тетю. Тетя приезжала после работы со своим знаменитым черным чемоданчиком, в котором лежали клизма и медицинские банки. Моя тетя работала бухгалтером-плановиком, но считала, что разбирается в медицине лучше любого врача. У нее была своя собственная теория: по ее мнению, самым лучшим средством от всех болезней являются клизма и банки. Из двух зол я выбирал меньшее и предпочитал клизму школьным занятиям.

Помимо того что я не любил учиться, я ужасно не любил пионерские сборы и старался сбегать с них. Забывал надевать красный галстук, ненавидел пионерский строй, потому что никак не мог попасть со всеми в ногу, путаясь в строю под стук барабана и совершенно неприличные звуки, извлекаемые из трубы горнистом Васькой. Кроме того, я не понимал слов пионерского гимна:

Взвейтесь, кастраты,

в синие ночи,

мы - пионеры,

дети рабочих...

Когда я спрашивал пионервожатую Любу, что означает слово "кастраты", она не могла объяснить этого. Просто так поется, и все. (Только спустя годы я узнал, что следовало петь "взвейтесь кострами".)

Так с песней о кастратах во дворе школы № 2 у Горбатого моста на шоссе Энтузиастов я впервые познакомился с ненавистным мне строем. Мог ли я тогда подумать, что во время войны, будучи признанным совершенно не годным к строевой службе, я тем не менее пройду в солдатском строю несколько тысяч километров от Северного Кавказа до самой Германии? И что строй станет для меня буквально родным домом - в строю я научился спать, есть и пить, отправлять естественные надобности. Единственное, чему я не научился, так это ходить в строю, как положено солдату. Много раз я отставал от строя и терял своих, а однажды, во время наступления в Крыму, даже притопал в Симферополь в то время, как моя часть пошла на Алушту. Должен сказать, что к этой моей слабости в роте привыкли, и моя пропажа не вызывала особого беспокойства, потому что ротный знал, что рано или поздно я объявлюсь, живой или мертвый. Я даже чуть было не попал на парад Победы 9 мая 1945 года на Красной площади в Москве, если бы по своей привычке не отстал от части именно в тот момент, когда отбирали кандидата (меня, безусловно, послали бы и как москвича, и как полкового ветерана).

Сколько я себя помню, я всегда мечтал стать военным, как мой папа в Гражданскую войну или дядя Марк, который был комиссаром 45-й дивизии Крапивянского. Комдив 45-й дивизии Крапивянский, известный в Гражданскую войну краснопартизанский деятель на Украине, погиб в "период нарушения ленинских норм". Его революционные и боевые заслуги приписаны теперь "украинскому Чапаеву" Н. Щорсу, своевременно погибшему еще в период Гражданской войны.

Дядя Марк получил именной маузер от Реввоенсовета с надписью: "Товарищу Миронову за беззаветную отвагу в борьбе с врагами мировой революции". Самыми радостными днями в году, ожидаемыми мной с нетерпением, были праздники 1 мая и 7 ноября. В эти дни дядя Марк брал меня с собой на Красную площадь смотреть военные парады, и каждый раз эти зрелища приводили меня в неописуемый восторг. Я наблюдал, как мощь Красной Армии с каждым годом росла.

Помню, как на одном из парадов маршал Ворошилов сказал в своей речи, что Красная Армия теперь стала самой механизированной в мире и на одного бойца у нас приходится в два раза больше лошадиных сил, чем в Армиях Франции, Англии и Германии. (Товарищ Ворошилов, видимо, имел тогда в виду "лошадиные силы" в буквальном смысле, т. е. конский состав, а не мощность моторов.)

Когда на Красную площадь со штыками наперевес выходила Пролетарская дивизия, у меня буквально захватывало дух от этого марша и от гордости за нашу непобедимую армию. Однажды я увидел, как в маршировавшем ряду вдруг упал красноармеец, но дивизия продолжала идти как ни в чем не бывало. Я спросил дядю Марка: куда же он делся? Но тут показались пушки, и я позабыл про упавшего красноармейца...

Мне также очень нравилось, как проносились по площади конники с шашками наголо, в развевающихся бурках, каждый эскадрон на одинаковых конях, как проезжали пулеметные тачанки - "наша гордость и краса".

За конницей на Красную площадь выезжали танки - зеленые чудовища с бородавками заклепок. Они ползли неудержимой лавиной, и мне казалось, что в мире нет силы, способной их остановить. И обычно в этот момент в небе появлялись самолеты. Рев их моторов сливался с грохотом танковых гусениц, перекрывал и музыку, и возгласы ликования, несшиеся с трибун. Сперва проносились "сталинские соколы" - самолеты-истребители, затем из-за шпилей Исторического музея медленно выплывали многомоторные бомбовозы.