Мемуары. Переписка. Эссе

С. не раз возвращался к этому явлению в наших разговорах и в переписке. Сразу по получении книги он тепло откликнулся и пригласил меня в гости. Я попал в идиллию: большая пятистенная изба[399], в ней хозяйничает молодая жена, сам сидит в кресле с крохотным сыном на коленях, другой сын, чуть постарше, жмется к нему, здесь же вертится дочь Варя, которой, если не ошибаюсь, предстояло идти в первый класс. Идиллическое начало было в природе С., на нем основана лирическая поэма «Цыгановы», есть у него стихи с подзаголовком «Идиллия». В обстановку деревенской избы вписался немецкий кабинетный рояль. Здесь в гостях у С. побывали академик Сахаров, Генрих Бёлль, Владимир Высоцкий. В полных драматизма монументальных воспоминаниях Сахарова С. посвящены сердечные строки. Высоцкий играл в спектакле «Павшие и живые» о судьбах поэтов на войне, который на долгие годы утвердился в репертуаре Театра на Таганке. Композиция была написана С. в соавторстве с Ю. Любимовым[400]. У Высоцкого здесь было две, казалось бы, взаимоисключающих роли: Михаила Кульчицкого и фашистского солдата-оккупанта. Он пел песни собственного сочинения, и созданный им образ стоит передо мной; а песня звучит в ушах:

По выжженной равнине
За метром метр
Идут по Украине
Солдаты группы «Центр».
. . . . . . . . . . . .
А перед нами все цветет,
За нами — все горит!
Не надо думать, с нами тот,
Кто все за нас решит!

В наше неидиллическое время идиллические настроения могут быть только легкими вздохами, веяниями. Я познакомился с С. в трудную для него минуту. Он подписал одно из писем протеста, которые тогда лучшие люди среди интеллектуалов стремились противопоставить наступлению реакции. За это его стихи были отлучены от типографского станка[401]. С. и стал писать «Книгу о русской рифме», чтобы иметь заработок, занимаясь интересным и своим делом. Но приходилось принимать радикальное решение: либо становиться в открытую оппозицию к власти и идти по тернистому пути диссидента, либо искать компромисс, экологическую нишу, которая позволила бы наиболее полно выразить в творчестве себя, свое время. С. заговорил со мною об этом при первой же нашей встрече.

— Знаете, что значит солдату подняться с гранатой против танка? А если он один раз поднялся, нельзя требовать от него, чтобы он и другой раз встал с гранатой против танка.

С. свой выбор сделал, и не всегда разговор о нем облекал в столь суровые образы. В характере С. было много жизненной силы и прямо солнечной субстанции. Однажды у нас с ним разгорелся спор по поводу книги А. А. Лебедева о Грибоедове[402]. Я ценю этого литератора. Он опубликовал интересную переписку с С. и очерк о нем[403]. Но книга его о Грибоедове мне не понравилась. С., напротив, оценил ее весьма высоко. Он мне написал: «О книге Лебедева я с Вами не согласен. Вы ее рассматриваете как книгу-исследование. А она вовсе таковой не является. Это скорей роман-концепция. И написана она весьма умным и твердым человеком. Лебедев не осуждает и не прославляет грибоедовский “компромисс”. <…> Обрисовывается личность очень своеобразного и “отдельного” человека — Грибоедова — и вовсе не преследуется цель сделать его примером того, “как надо” или “как не надо”. <…> А насчет компромиссов наших современников, то все мы не без греха. Или Вы предлагаете что-либо новенькое?» (03.08.81)

Я возразил С. эпиграммой:

О современник, не срамись
И не иди на компромисс,
А коль сходил на компромисс,
То уж, пожалуй, не гордись.

И остался доволен тем, как лапидарно изложил свой взгляд. В стычках такого рода С. был необыкновенно забавен и находчив. При встрече он сообщил мне свою еще более короткую эпиграмму, которая убедительно подвела итог затянувшейся дискуссии:

Мы все идем
На компромисс,
Когда —…
Худую мисс.

Возражать было невозможно.

Раздумья о дилемме, которую в 70-е годы решали его совестливые современники, С. выразил в стихах — в посвященном Л. 3. Копелеву «Часовом» и особенно настойчиво в следующем восьмистишии:

Зачем за жалкие слова
Я отдал все без колебаний —
И золотые острова,
И вольность молодости ранней!

А лучше — взял бы я на плечи
Иную ношу наших дней:
Я, может быть, любил бы крепче,
Страдал бы слаще и сильней.

9

Один из моих приездов в Пярну совпал с днем смерти Брежнева. Мы с С. гуляли вдоль моря. Он объявил:

— Сегодня я решил не работать. Смогу сказать: «На переломе двух эпох / Я не писал плохих стихов».

Я попробовал поправить:

— Тогда уж лучше: «На переломе двух веков / Я не писал плохих стихов». Рифма точная.

С. тотчас возразил: