Мемуары. Переписка. Эссе

Сгоряча я сказал, что тогда вообще отказываюсь ее публиковать. Мне объяснили, что раз книга утверждена в плане, она непременно выйдет в свет. А я, немного придя в себя, решил, что название совсем неплохое, и утешился. Заглавие «Давид Самойлов». А если в подзаголовке поколение названо по С. («Поэт и его поколение»), это нисколько не роняет ни поэта, ни поколение. Я привел отрывок из письма С. Мои заметки основаны на нашей переписке (у меня хранится 142 письма С., крайние даты: 08.06.73–21.02.90), на моих дневниках и некоторых других материалах, таких, как книги С. с его дарственными надписями, рукописи и машинописные тексты стихотворений, им подаренные, сообщения знавших его людей. Часть — сравнительно небольшая — почерпнутых отсюда сведений вошла в мою книгу, упомянутую выше: здесь не будет никаких повторений, за исключением нескольких фактов, без которых никак невозможно обойтись. Письма свои С. почти никогда не датировал. Без особых оговорок даты будут указываться по почтовому штемпелю. Дневники мои зияют провалами, я не обладаю доблестью Эккермана или доктора Ватсона. Я не записывал целенаправленно.

Однажды моя жена спросила у С., как это Ахматова терпела возле себя такую суетную и незначительную женщину, как автор одной из мемуарных статей. С. никогда не говорил пространными закругленными периодами, он и в быту, как в стихах, мыслил метафорами, афоризмами, остротами. Как в Лире каждый вершок был король, так в С. каждый вершок был поэт.

— Видите ли, Эда Моисеевна, — ответил он, — в старости Анна Андреевна любила, чтобы вокруг нее роились. А N. удивительно умела роиться.

Я не умею роиться, я плыл в потоке времени, греб против течения, барахтался в водоворотах. Попутно делал заметки. О многом безвозвратно утерянном приходится сожалеть. Тем важнее спасти от забвения то, что пока уцелело. В дневнике запись: «Самое яркое впечатление последнего месяца — встречи с С.». И всё. В таких случаях я ничего не восстанавливаю по памяти: ошибки, домыслы были бы неизбежны. Все факты и разговоры, которые здесь приводятся, зафиксированы в тот же день, обычно вечером, перед сном, за достоверность их воспроизведения я ручаюсь.

2

В «Свободном стихе» 1973 года С. пытается представить, как в третьем тысячелетии писатель позволит себе небольшие сдвиги во времени, так что Петр Великий призовет к себе во дворец Пушкина и предложит ему виски с содовой. Боже, как далеко тогда казалось третье тысячелетие! Хочу предупредить будущих исследователей, что в русской литературе уже был Д. Самойлов, когда героя моих записок как поэта еще не существовало. Под именем «Д. Самойлов» можно найти, например, стихотворение «Свиданье» на с. 90–95 журнала «Октябрь» № 3 за 1924 год. Вот из него четверостишье:

Теперь стрекочет «Ундервуд»,
Жизнь, как вода, течет по стокам…
А помните, как там и тут
Рвал воздух пулеметов стрекот?

Самое первое выступление С. в печати состоялось в журнале «Крокодил» № 1 за 1940 год, где совсем маленькая прозаическая заметка о телефонах-автоматах дана без подписи (мне указал ее сам С.). Первое опубликованное стихотворение «Охота на мамонта» напечатано в «Октябре» № 3 за 1941 год под фамилией «Кауфман». И только после войны появился псевдоним «Самойлов»[391], и уже в это время другого Д. Самойлова, насколько мне известно, в литературе не было.

3

Однажды я сказал С.:

— Представляю себе, какое приподнятое настроение было у вас сразу после войны. Фашистов победили, пол-Европы освободили от них, и сами уцелели.

С. посмотрел на меня необыкновенно зло, прямо оскалился.

— Горько было и грустно. В моей жизни не было тяжелее времени. Фашистов уничтожили, а дома гнет и демагогия.

И рассказал мне, что на фронте вступил в партию. «Коммунисты, вперед!» Я и то удивлялся, как беспартийный С. мог быть комсоргом разведроты. Оказывается, в партию он вступил. Но после войны, демобилизовавшись, не встал на партийный учет и принадлежность свою к партии скрыл, из нее выбыл[392]. Не мог он состоять в той, послевоенной партии, а порвать с нею открыто, как в 1990–1991 годах это делали миллионы, тогда нельзя было: в сталинское время это грозило гибелью, в послесталинское — остракизмом. С. взял с меня слово, что я предам этот факт гласности только после его смерти. Чтобы не врать в анкете, С. не кончил после войны университета, не устраивался на службу, хотя временами просто бедствовал. Позже он написал в замечательной, недооцененной, как мне кажется, читателями и критиками (в том числе первоначально и мной) поэме «Юлий Кломпус», о которой у меня будет случай рассказать еще несколько слов:

Послевоенная эпоха,
Быть может, нам была трудней,
Чем раскаленная опока
Смертельных и победных дней…

4