Мемуары. Переписка. Эссе

В нашей группе, прибывшей в Варну на XI двустороннюю встречу болгарских и советских переводчиков, был еще один поэт, были переводчики и критики, но достопримечательностью «делегации советских писателей и переводчиков» (так мы именовались) был Давид Самойлов. Его приглашали на встречи и беседы персональные, но он все время был с нами, участвовал во всех мероприятиях — встречи, рабочие заседания, вечера поэзии в Варне, Бургасе, Созополе…

На большом вечере в Варне я прочел стихотворение средневекового армянского поэта Наапета Кучака в оригинале и в подстрочном переводе и попросил Самойлова, чтобы он прочел два варианта своего переложения:

— Грудь — как храм. Хочу любить.
Грудь твоя бела.
Я хочу в нее звонить,
Как в колокола.

— Ах, ты слишком боевой!
Дурачок, уймись!
Лучше бросься головой —
С колокольни вниз.

Этот свой перевод Самойлов назвал буквальным и по мотивам подстрочника набросал в меру чувственное и в меру шутливое стихотворение:

— Я без ума от этих белых титек,
Они — Царь-колокол и божий храм.
Когда б я был литературный критик,
Я их подробно описал бы вам.

— Отстань! Не трогай их своею лапой,
Глупец, меня ты ниже на вершок!
Ко мне не подберешься тихой сапой,
Сначала стань Царь-пушкою, дружок.

Кучак в переложении Самойлова всем очень понравился. После вечера молодая женщина просила Самойлова написать эти стихи ей в альбом. Свой вариант перевода предложила затем Марина Новикова[384]:

— Грудь твоя — как Бога светлый дом,
Со свечами ярыми сосцами.
Стать бы мне смиренным звонарем,
Зажигать лампады в этом храме.

— Уходи, ты зелен и упрям,
Игры увлекут тебя и враки,
И тогда мой белый божий храм
Ты оставишь в непроглядном мраке.

Принял участие в «состязании переводчиков» и Александр Миланов. Он перевел Кучака на болгарский язык. У меня сохранилась рукопись:

— Рьрдите ти са като два камбани,
а има ли камбани — има храм.
О жрец жадува твоят раб да стане
там.

— Кайтьвто си ми млад — зелен,
ще се заплеснеш в мойте камбани
и храмьт ми ще си остане
неосвятен!

Самойлов сам легко импровизировал, играл и оказывал влияние на окружение, задавал тон.

В дороге, на различных симпозиумах, встречах и в беседах всегда бывают минуты и часы, когда не знаешь, чем заняться, как убить время. Самойлов «убивал время», занимаясь переводами с армянского. Я ему писал подстрочники, а он переводил. Так он переложил отрывок из стихотворения средневекового поэта Костандина Ерзнкаци «На других взваливай столько, сколько взвалил на себя…»:

В реке купался ты, ты был цветок.
Теперь ты постарел, наш век жесток.
Теперь ты постарел, ты смерть увидел.
Ушли любовь и слава — все, что мог…

Однажды Самойлов вспомнил Анну Ахматову. Я ему прочел четверостишие Туманяна, по мотивам которого Ахматова написала свое «Подражание армянскому». Самойлов перевел четверостишие:

Во сне пришла ко мне овца,
И я услыхал спросонок:
— Храни Господь твоего мальца,
Но вкусен ли мой ягненок?

Утром он мне показал новый вариант перевода:

Во сне явилась мне овца,
Сказала мне: «Я болью ранена,
Как зубы твоего мальца,
Как сына моего баранина?»

А когда, выступая за круглым столом, я сказал: «Был бы оригинал, верность оригиналу будет», Самойлов мгновенно сымпровизировал:

Стою за перевод свободный,
Который прост и не натужен.
Коль переводчик есть голодный,
Оригинал почти не нужен.

И как бы в продолжение «полемики» со мной Самойлов рассказал за ужином, как он переводил поэму о Москве: