Мемуары. Переписка. Эссе

Мы уже в том возрасте, когда пора бросать игры и читать позднего Толстого. И тебе то же могу посоветовать.

Будь здоров. Не болей.

Без подписи.

№ 5. А. Межиров — Д. Cамойлову

24. II.83

Дорогой Дезик!

Только что приехал из Переделкина и, прочитав твое письмо, почувствовал, вопреки его прямому, никак не относящемуся ко мне смыслу, что книга произвела на тебя сильное, даже очень сильное впечатление. А то, что для психологической разрядки ты вновь и снова избрал меня, — правильный способ. Правильно понимаешь, знаешь, что я люблю тебя, и что нет во мне зла, и что сердиться не стану.

И хотя в палаческом тоне твоего письма, как говорится, мало радости, радуюсь еще и потому, что дал тебе возможность безопасно избавиться от психологического шлака.

Твой Саша. Сердечный привет Гале.

P. S. Если нам суждено еще встретиться, и настроение у тебя будет, покажу или прочитаю что-нибудь из совсем новой книги, которую завершил осенью прошлого года.

№ 6. А. Межиров — Д. Cамойлову

29. III.83

Дезик, на этот раз вернулся не из Переделкина, а из Байрам-Али[377], и сперва обрадовался, увидел конверт с твоим обратным адресом. Но записка оказалась еще более яростной, исступленной. Похоже, что на этот раз, только ненависть, какая-то оч[ень] личная, не имеющая отношения даже к тому, о чем идет речь в твоей записке, водила твоей рукой по бумаге. Тебе действительно всегда нравилось осуждать меня, однако вперемешку с восхвалениями. Ты всегда обличал меня и восхвалял. Всякое случалось: просил, как самого близкого и высокочтимого, стать председателем первого твоего вечера и писал поэму, в кот[орой] выводил меня же злодеем и негодяем[378].

Но я не искал логики в твоих поступках, я любил тебя и люблю до сих пор, только не за что-то. Понимаешь ли? Не за что-то, а просто так. Помню старый дом твоих родителей, в который входил радостно, и в облике отца силу простоты, и не хочу, чтобы из-за меня ты впадал в такие состояния, когда не существует ничего, кроме ненависти, бьющей по клавишам машинки.

Посылая книгу, я никак не предполагал, что этим возбуждаю в тебе жажду палачества, так же, как и не желаю думать, что такая жажда в тебе таилась.

Саша

№ 7. А. Межиров — Д. Cамойлову

05.04.83

Дезик,

Вместе с твоей посл[едней] запиской я получил письмо от твоего ближайшего друга (ваши отношения могут служить образцом взаимопреданности и любви). Приведу одну лишь фразу: «…спасибо за Вашу такую пронзительную, грустную и такую прекрасную книгу, читаю ее все время, и трогает она меня бесконечно, чего уже давно не случалось при чтении совр[еменных] стихов…»[379]

Не ради похвальбы и не от инфантильности привел я эти слова, но для сравнения с твоей запиской, в кот[орой], по твоим словам, нет ярости. Между тем написать, сказать неизлечимо больному о том, что он неизлечимо болен, способен только палач. А я по-прежнему не хочу так о тебе думать. Хочу думать, что не палач. И попытки убедить меня в обратном напрасны. Не продолжай их. Читать не стану. А ко всему прочему, подумай, сколь уродливой была бы ссора стариков, и умерь свою ярость, право же, не имеющую отношения ко мне. Ты ведь и сам, в глубине души, не сомневаешься в том, что я люблю тебя безо всякого притворства.

Саша

Левон Мкртчян [380] Веселый Cамойлов [381] Из воспоминаний

С Давидом Самойловым познакомился я в начале октября 1986 года в московском банке, где мы обменивали рубли на левы. Предстояла поездка в Болгарию. Познакомила нас Ника Глен[382]. Она сказала обо мне какие-то хорошие слова, чтобы расположить ко мне Самойлова. Но, как вскоре я понял, он и без того был расположен к людям, был человеком контактным, добрым, хотя сам он мог о себе сказать:

Ты, Давид,

Ядовит.

Характер у Самойлова (таким я его запомнил) был легкий, веселый. Чувство юмора (иногда оно переходило в незлую иронию) никогда не покидало его. С Самойловым, поэтом знаменитым (а знаменитые часто держатся важно), легко было общаться. Когда рубли были обменены на левы, Самойлов сказал:

Ты — Левон,
А у меня левы.

И затем все время, во все дни нашей непродолжительной поездки по Болгарии, он шутил, каламбурил, ронял на ходу веселые экспромты:

Когда упал на пол Левон,
Тогда он стал Наполеон.
А целого Наполеона
Не хватит и на пол-Левона.

В самолете мы распили бутылку армянского.

— Исполнились все мои мкртчаяния, — улыбнулся Самойлов. — А знаешь ли ты такую песню? — спросил он:

Эх, тачанка-Мкртчянка…
Все четыре колеса…

Вспомнили Геворга Эмина[383] и Арму, жену Геворга.

— Эмин — командующий Армой… Пословицы и поэминки.