Мельчает

После прикосновения к чужой юности хотелось чего-то более ясного и предельно родного. Иными словами, такого же настоящего и затхлого, как я. И я набрал Кешин номер.

На улице солнце дарило петербуржцам дискомфорт. Пахло крадущейся бесснежной зимой.

Во времена нашей с Кешей совместной работы, выбираясь на обед, мы часто заглядывали в небольшое заведение социалистического антуража, в трёх минутах от офиса. К советскому меню там прилагалась советская же санитария и аналогичное обхождение (которое, впрочем, служило всего лишь частью антуража), но нам нравилось пить пиво из пузатых кружек под портретами мёртвых партийцев различного пошиба – выходя оттуда, мы словно покидали авторитарную юдоль, возвращаясь к жизни свободных граждан, вольных делать и говорить что вздумается. Хотя в последние годы этот контраст становился всё менее явным.

Я взял «Жигулёвского» сразу на двоих и выбрал столик под брезгливым взглядом чёрно-белого Андропова, располагавшегося уместнее и удобнее прочих – рядом с туалетом.

Сухотощий Кеша ворвался в бар, как в драку. Он всегда входил в помещение так, словно по ту сторону двери ему только что грубо отказали. Выискивая меня глазами, он напоминал ковбоя, ищущего, кому в этом салуне непременно должно всадить пулю. Я помахал ему рукой, и Кеша преобразился в добряка с растерянным лицом ёжика в тумане.

– Привет алкашам! – поприветствовал он меня, расплывшись в предвкушающей халяву улыбке.

– Привет! Это я – алкаш?

– Ну конечно! Перед самолётом – квасишь. И не успел приземлиться – уже в кабаке.

Я действительно не подумал о том, что с нашей последней встречи не прошло и двух суток, за которые я успел окончательно похоронить самую многокрасочную часть прошлой жизни и вернуться в прежнюю, красок в которой по-прежнему было не больше, чем смысла.

– Девушка! – в нетерпении подпрыгнул Кеша.

Когда ему случалось пить за чужой счёт, он всякий раз доставлялся домой собутыльниками. К этому я был готов.

– Слушаю вас? – обнажила кариес пожилая официантка.

– Да! – торжественно собрался с мыслями Кеша и затыкал пальцами в меню. – Это, вот это, ноль пять этого и ещё вот это! Мда… – он хмуро помедлил. – И салатик. Есть оливье?

– «Столичный», – кивнула женщина.

– Да не «Столичный»! Оливье – есть?

– Это и есть оливье, у нас он – «Столичный».

– Несите скорее! – распорядился Кеша, схватил пиво и сделал советский глоток в треть кружки.

Я дополнил заказ аперитивом, и вскоре на столе возникли два алых шота, водка, селёдка и «Столичный».

– Ну что, по «Боярскому»? – предложил я.

Кеша воодушевился:

– С козырей ходишь, чертяка!

И в следующую секунду томным, исподлобья, взглядом он окинул входящие в бар голые ноги, полноватые, в высоких сапогах на тонком каблуке.

– Последние в этом году, наверное, – мечтательно протянул он и грустно заглотнул «Боярского». – Видал, какая? Жопа что надо. У баб с толстыми задницами душа тонкая.

Любвеобильный Иннокентий регулярно создавал себе проблемы с чужими жёнами, но всякий разговор с ним оборачивался лекцией о несостоятельности женщин. Сегодняшний вечер, само собой, исключением не стал.

– Тебе, психологу, не понять, а я в бабах толк знаю, у каждой вот тут ценник нарисован, – и он убедительно ткнул себя в лоб. – Сейчас вот буквально, когда сюда шёл, двух кралей видел. Идут по «рубину», всё вокруг фоткают, селфи губастые делают. А я слышу: говорок – южный. Подхожу, говорю: «Девчонки, вы откуда?» А они так гордо: «Мы – ма-а-асквички!» Москвички, бля. Саратовские.

Я заинтересованно морщил лицо и кивал в тарелку.

– Запомни, чувак. Вот ты почти до лысины дожил, а так и не понял: всё зло – от баб.

– Вообще-то, – жуя салат, напомнил я, – из нас двоих ни разу не был женат – не ты.

– Так это потому, что баб ни хрена не понимаешь! А я тебе скажу: они слабохарактерные все. Чего лыбишься? Я вот к какой-нибудь схожу… ну, это… к массажистке какой, когда спину прихватит… Так мне моя знаешь что устраивает! А сама?!

– А сама? – эхом отозвался я.

– Да она ночью даже перед холодильником устоять не может! А у меня тут горячая баба!

Кеша, не чокаясь, заглотнул второй шот, фирменно булькнул пищеводом и полез вилкой в селёдку. Изысканности в нём было не больше, чем такта. Я налил себе водки.

– Это ведь только кажется, старый, что мужики охотятся на баб. На самом деле всё наоборот, – сквозь селёдку продолжал Кеша.

Он громко закашлялся, и я принялся барабанить по его тощей спине. Кеша прокряхтелся и влажными глазами зло апеллировал к официантке, которая уже устремилась на кашляющий зов.

– Что-то случилось?!

– Да… – Его голосу словно сломали хребет. – Можно поговорить с криворукой обезьяной, которая у вас закуски готовит?

– Вам что-то попалось? – женщина переметнула молящий взгляд с Кеши на селёдку.

– Кость! – рявкнул прорезавшимся рыком Кеша. – Огромная, мать вашу, кость! Вы засунули кость от акулы в селёдку!

Извиняясь на все лады, официантка схватила тарелку со стола и, спотыкаясь, засеменила на кухню.

– Чё, реально кость? – полюбопытствовал я и потыкал вилкой в филе.

Кеша улыбнулся кончиком рта и подмигнул:

– Нормально всё. Сейчас пивас халявный принесут.