Мельчает

– Очень глуп, – твёрдо повторил схимник. – Диавол как есть обалдуй. Над ним праведнику насмехаться только. Однако же глуп он не в дележе «ум—глупость», а в разложении «мудрость—глупость». Глупость – она уж мучительно и без меры многообразная встречается. Да только в том мы, люди, промах допустили, что ум высший и ум низший именовать мудростью и интеллектом сподобились, а скупость ума в головах, а значит, и в словах наших, так доселе просто глупостью и нарекается. Однако ведь и в ней тоже, в глупости-то, сущность не одна, разная она бывает.

Старик помолчал. На светлом лице его проскользнула печаль.

– Про глупость я понял, – осторожно вкрался ученик. – Но в чём всё-таки разница между умом и мудростью?

– Человек умный, – словно очнувшись от сна, продолжил схимник, – он книг прочёл множество, остроту ума своего развил – интеллект, значит. И потому собеседник он дивный, занимательными беседы с ним выходят. Толкования вопросов разноречивых в нём тягаются. Но в том ум лишь один, схватка доводов, и только. И в доводах тех умный человек суть вещей углядывает, потому на споры да прения он скор и ухватист.

– А с мудростью что, разве не так?

– Мудрый по-иному в бытие глядит, особенным, таинственным опытом связи житейские постигает. Спокойствие от него – что тепло от солнышка. Наперёд знает он, что за чем воспоследует – в дальновидном направлении. Потому с мудрым спор не сладится, знает он, что в распре любой смысла – что огня в золе. А образования-то, может, в человеке таком насилу на букварь и наберётся. Да ангелы в нём взамен того дремлют тихонько. Вот сам и посуди, возможно ли от диавола мудрости ожидать, коли не ведает он связи простейшей: что как тварь божья ни в веке сем, ни в будущем не возьмёт он верха над Создателем своим? От него, быть может, ум-то до человека иной раз и исходит, да только от Бога, окромя ума, ещё и мудрость проистекает. И потому диавола Он сильнее.

3. Некобейн

– Молодой человек! Скажите, вы верите в бога?

Передо мной стоял человек примерно моих лет, с маленьким буклетом в руках и глазами, утопающими в доброте лица.

– В какого?

Человек замер и растерянно улыбнулся.

– В какого бога-то? – повторил я.

– Ну, в того самого… – слова его споткнулись, глаза забегали. – Единого… Создателя небес и тверди…

– Ох, незадача, – сокрушённо перебил я, – как раз в этого-то – и не верю.

Учтиво поклонившись, я двинулся дальше, оставив сбитого с толку человека глуповато озираться.

Это был Невский проспект. Как и всякое легендарное место, от других он не отличался, кроме названия, решительно ничем. На углу с Думской, у подземного перехода кучковались вокруг уличного музыканта немногочисленные зрители и слушатели. Первых было больше. Цыгановидный исполнитель с кудрявой головой вдохновенно перебирал хиты, силясь угадать, кто или, вернее, что именно притянет в лежащий на асфальте гитарный чехол больше купюр – Цой, Бутусов или Чиж. Я притормозил. Кольнуло самое дно сердца – я узнал его.

Дождавшись финального завывания, сопроводившего смерть звезды по имени Солнце, я встал перед гитаристом и заглянул в помятое лицо под кудрями:

– Привет, Йодо!