Меланхолия и воображение

«Эльмина оставляетъ Вармбрунъ! Эльмина уже не возвратится!» сказалъ Нельсонъ съ горестію и ршился написать къ ней. Письмо его было коротко и просто: онъ клялся убгать ее, цлый мсяцъ не выходить изъ дому, и умолялъ Эльмину отложишь свой отъздъ въ Гиршбергъ. На другой день, передъ зарею у Нельсонъ пошелъ на кладбище и положилъ письмо на гробь Госпожи Б* — не было другова средства доставить его Эльмин. Спрятавшись въ кустахъ, ожидалъ онъ ея прихода. — Эльмина приближается ко гробу; блднетъ, видя письмо; беретъ его дрожащею рукою, прочитываетъ нсколько разъ сряду, кладетъ на свою грудь, и слезы ручьями льются изъ глазъ ея. Сіи слезы были отвтомъ Эльмины. Нельсонъ, увренный, что прозьба его будетъ исполнена, хотлъ уже удалиться, какъ вдругъ замтилъ, что Эльмина съ робкимъ замшательствомъ осматривалась вокругъ себя и чего то искала глазами…… Нельсонъ былъ недалеко отъ обелиска; тихонько потрясъ втьвями куста, за которымъ скрывался; раздлилъ ихъ и бросилъ букетъ ясминовъ на гробъ Госпожи Б*… Эльмина затрепетала, устремила на кустъ глаза свои — движеніемъ головы изъявила согласіе, и, махнувъ блымъ платкомъ, дала знать, чтобы Нельсонъ удалился. Онъ исполнилъ ея волю.

Эльмина, возвратясь домой, раскаялась въ своей неосторожности… Жить боле шести недль подл опаснаго Нельсона, въ такомъ мст, гд все напоминало о немъ; гд образъ его всюду за нею следовалъ; гд все говорило ей о Нельсон: и маленькой садикъ, и запахъ ея цвтовъ, и тихой кабинетъ, посвященный нжности, и самый гробъ ея матери!… Она уже не могла отдлить чувствъ любви отъ впечатлній горести и мыслей о смерти…..Эльмина съ трепетомъ, въ нершимости, вошла въ цвтникъ. Мысли, которыя ожидали ее въ бесдк, были ей напередъ ужасны… «Ахъ! сказала она: вчера моя любовь я горесть могли назваться невинными; а нын все перемнилось! Я не найду наслажденія въ слезахъ своихъ!»… Она отворила дверь, въ бесдку, и обративъ глаза на большія кресла своей матери, почувствовала робость, которая скоро превратилась въ ужасъ…. Эльмина стала, по обыкновенію своему, на колни; хотла молиться усердно, но не могла… Странный предметъ темно представлялся ея воображенію….. Казалось, что кресла, стоявшія противъ нее, были непусты…. Глаза ея, устремленные въ книгу, видли образъ почтенный и грозный, укоряющій слабую; тнь была передъ нею!… Эльмина молилась; не смла тронуться съ мста; волосы ея становились дыбомъ; холодъ разливался по всей ея внутренности, но голова Эльминина пылала: кровь подымалась въ нее съ быстротою и производила въ ушахъ обманчивый шумъ, подобный отдаленному звону погребательнаго колокола…. Въ сію минуту большая книга упала съ полки и застучала…. Страхъ возвратилъ силы Эльмин, которая бросилась изъ бесдки въ садъ, упала на дерновое канапе, и воскликнула: она выгнала меня; мои молитвы ей противны!

Пришедши въ себя, Эльмина ужаснулась своего движенія, встала и ушла изъ саду. Въ спальн ея вислъ совершенно сходный портретъ Госпожи Б*, на которой, посл ея кончины, Эльмина не имла твердости взглянуть ни разу. Госпожа Б* нарочно списала себя для Эльмины. Она изображена была во весь ростъ, съ отверстыми объятіями; нжный взоръ ея, казалось, призывалъ любезную дочь къ материнскому сердцу… Въ сей комнат и передъ симъ портретомъ Эльмина ршилась провести остатокъ утра. Она всходитъ на лстницу, отворяетъ поспшно дверь и запирается въ спальн. Тутъ въ первой разъ воспоминаніе о Нельсон изчезаетъ; любовь къ несравненной матери — первое, непорочное чувство Эльминина сердца — снова оживаетъ въ немъ. Эльмина думаетъ, что спокойствіе и невинность ея возвратились…. бросается на колни, устремляетъ глаза, помраченные слезами, на образъ незабвенной, и восклицаетъ: «о милая! здсь обновляю горесть свою; здсь, оплакивая потерю твою, живе чувствую цну добродтели! Отнын теб одной посвятятся мои слезы… Ангельскія черты твои напоминаютъ мн должность мою… Дай мн силу исполнить ее; подкрпи слабое сердце твоей Эльмины!»… Она сла и задумалась; ей казалось, что голосъ матери, нжной и кроткой, говорилъ ей: бги, Эльмина! бги, пока есть время!… Ты на краю пропасти! нужна ршительность и твердость! Бги, Эльмина! — … Исполню волю твою, о нжная родительница! сказала Эльмина съ жаромъ: я ршилась; ду сей же вечеръ!…. Она взглянула на портретъ своей матери; чувство горести, сладкой и тихой, наполнило ея сердце. Ты еще жива для Эльмины, думала она: я слышала твой голосъ; онъ отдался въ моемъ сердц. Ахъ! твои объятія не будутъ уже моимъ врнымъ и безопаснымъ убжищемъ…. но ты одна будешь оживлять мою душу; ты одна будешь подкрплять меня, слабую, осиротвшую!