Мегрэ в школе

Дом состоял из четырех маленьких комнат. Внутри Мегрэ ощущал себя слишком крупным и слишком широким. Но в то же самое время, едва он переступил порог, ему почудилось, что он неожиданно оказался в нереальном мире.

Все говорили, что мадам Гастен была удивительно похожа на мужа, но он не представлял, что она походила на него так, что их можно было принять за брата и сестру. У мадам Гастен были волосы такого же неопределенного цвета, такие же редкие. Лицо немного вытянуто вперед, светлые глаза были близорукими. Мальчик же был настоящей карикатурой на отца и мать.

Пытался ли он, находясь на втором этаже, подслушать, о чем говорили внизу, или с головой ушел в свою тетрадь? Ему было лет двенадцать, но он уже походил на маленького старичка, вернее, на человечка без возраста.

– Я не пустила его в школу, –  объяснила мадам Гастен, закрывая дверь. –  Я подумала, что так будет лучше. Знаете, дети такие жестокие…

Если бы Мегрэ продолжал стоять, он заполнил бы собой почти всю комнату. Поэтому, опустившись в кресло, он зна́ком пригласил свою собеседницу сесть, поскольку ему было неприятно созерцать ее стоящей перед ним навытяжку.

Она была такой же безвозрастной, как и ее сын. Мегрэ знал, что ей тридцать четыре года, и ему редко встречались женщины ее возраста, лишенные всякого намека на женственность. Под платьем неопределенного цвета скрывалось худое, изможденное тело. Спина начала горбиться, а кожа, вместо того чтобы стать загорелой под деревенским солнцем, как-то посерела. Даже голос ее был каким-то тусклым.

Женщина попыталась улыбнуться; когда она говорила, то робко дотрагивалась до руки Мегрэ:

– Я так вам признательна за то, что вы поверили ему!

Мегрэ не мог ей ответить, что он до сих пор в этом не уверен, не мог признаться, что внезапно решил приехать из-за первого весеннего солнца, заливавшего своим светом Париж, из-за воспоминаний об устрицах и белом вине.

– Если бы вы знали, как я корю себя, месье комиссар! Ведь, похоже, это все случилось из-за меня. Это я испортила ему жизнь, да и жизнь нашего сына. Я делаю все возможное, чтобы искупить свои грехи… Я стараюсь изо всех сил, понимаете?

Мегрэ чувствовал себя так же неловко, как человек, который, сам того не ведая, входит в дом, где лежит незнакомый ему покойник, и не знает, что сказать. Комиссар проник в особенный мирок, не принадлежащий деревне, в центре которой он находился.

Эти трое – Гастен, его жена и их сын – настолько отличались от всех прочих обитателей, что комиссар хорошо понимал, почему крестьяне питают к ним недоверие.

– Я не знаю, чем всё это закончится, –  продолжала она, вздохнув, –  но я не могу поверить, что суд вынесет обвинительный приговор невиновному. Он неординарный человек! Вы видели его, но вы его не знаете… Скажите, как он вчера вечером держался?

– Очень хорошо. Очень спокойно.

– Это правда, что на вокзале на него надели наручники?

– Нет, он сам пошел за жандармами.

– На него смотрели?

– Нет, все произошло незаметно.

– Как вы думаете, ему что-нибудь нужно? У него неважное здоровье, он никогда не был крепким.

Она не плакала. Вероятно, она в своей жизни пролила так много горьких слез, что теперь их у нее просто не осталось. Прямо над ее головой, справа от окна, висела фотография. На ней была запечатлена пухленькая девушка. Мегрэ не мог оторвать от фотографии глаз, спрашивая себя: неужели она и правда была такой – со смеющимися глазами и даже ямочками на щеках?

Рядом висела фотография Гастена. Он почти не изменился, только в ту пору он носил длинные волосы, подражая художникам, как тогда говорили. Он, несомненно, писал стихи.

– Вам уже сказали? – прошептала она, бросив взгляд на дверь.

Мегрэ чувствовал, что она хотела поговорить именно на эту тему, что именно об этом она думала, едва ей сообщили о его приезде. Это было единственным, что для нее имело значение.

– Вы намекаете на то, что произошло в Курбевуа?

– С Шарлем, да…

Она спохватилась, покраснела, словно произносить это имя было запрещено.

– Шевасу?

Она кивнула головой.

– Я до сих пор спрашиваю себя, как такое могло случиться… Я столько выстрадала, месье комиссар! Как я хочу, чтобы мне это объяснили! Понимаете, я вовсе не плохая жена. Я познакомилась с Жозефом, когда мне было пятнадцать лет, и сразу же поняла, что выйду за него замуж. Мы вместе готовились к нашей совместной жизни. Мы оба решили, что станем учителями…

– Это он подсказал вам такую идею?

– Да. Он умнее меня. Он выдающийся человек. Но поскольку он очень скромный, то люди не всегда это замечают. Мы получили диплом одновременно, а потом поженились. Благодаря моему влиятельному кузену мы получили место в Курбевуа.

– Вы полагаете, что все это имеет отношение к тому, что здесь произошло во вторник?

Она с удивлением посмотрела на Мегрэ. Он не должен был ее прерывать, поскольку она потеряла нить своих мыслей.

– Это моя вина…

Она нахмурила брови. Казалось, ей было трудно все объяснить.

– Если бы в Курбевуа ничего не произошло, мы не оказались бы здесь. Там Жозефа уважали. Там они мыслят более современно, понимаете? Он преуспевал, у него было будущее…

– А у вас?