Меч, рассекающий листья

…– А казачню к стенке без суда и следствия. Это ведь станица казачья была, Екатерино-Никольское.

– Название красивое!

– Екатерина Николавна. Жена первого губернатора Дальнего Востока. Казаки уважали его. Может, самая первая станица на Амуре. Ещё Хабаровска не было, а станица была. Здесь и атаман всего края сидел. До последа независимость держали от краснопузых. За что и поплатились потом. Когда большевики власть захватили, из Благовещенска коммуняки баржу с боеприпасами отправили в Хабаровск. А наши казачки их из пушки обстреляли. С первого попадания как в копеечку. Жахнуло так, что баркас на берег выбросило. А из этих иуд никто не пострадал, представляешь. Потом-то отомстили сполна. Из четырёх прадедов только мой и уцелел, и то говорят, повезло ему. Он самый младший был, братья его выгородили.

Слон скинул обувь и закатав штаны зашёл в воду и умыл лицо. Некоторое время взгляд его был направлен в сторону другого берега, словно что-то отыскивая для себя знакомое.

– Между прочим, здесь имеется село, Благословенное, в нём до революции корейцы жили. Беженцы. Им казаки свою землю отдали. А потом, когда большевички власть захватили, они из корейцев особый отряд сформировали. По сёлам ходили, с неугодными казаками расправлялись.

– Ну и зачем ты мне это рассказал, – не скрывая обиды спросил Панчик. – Можно подумать, казаки святыми были.

– Ну да, – ухмыльнулся Слон. Казаки им землю, а те им за это свинца. Ты только не обижайся Родя. Я ни на кого зла держу. Я же понимаю, что их развели как пацанов, но, как говориться, в истории не должно быть белых пятен. Я ведь это знал, а теперь и ты знаешь.

– Ладно, проехали. Село-то покажешь?

– Благословенное-то? Легко. Завтра. Обратно поедем, заедем. Я к дружку как раз заеду в Нагибово. А ты чего это задумался? Может твои предки от сюда?

Панчик поймал себя на мысли, что думает об отце.

– Батя мой, когда ребёнком был, лет десять ему было, ещё до войны. В Корее тогда хреново жилось, работы никакой, голод… Его родители оставили у соседей, а сами ушли в Китай, на заработки. Он помыкался, и пошёл их искать. Да никто и не держал его. Несколько лет бродил, искал.

– Нашёл?

Панчик покачал головой.

– А в России как оказался?

– В Китае не сахар, за тарелку супа спину рвать весь день, он грузчиком в порту работал. А в Корее как раз война началась, там на таких как он как на шпионов смотрели. А в России люди ой как нужны были. На пароход кочегаром устроился, так и оказался здесь.

Вечером, когда все окончательно разбрелись, а в доме осталась лишь какая-то дальняя родня, чтобы убрать дом после поминок, Слон переоделся в старое тряпьё, сказав, что это для маскировки, заставив Панчика сделать тоже самое. Оглядываясь по сторонам, они проникли в огород, где стоял старый сарай, при этом соблюдая неслыханную осторожность, словно снимался остросюжетный сериал про партизан. Говорили только шёпотом. Слон заставлял Панчика пригибаться и глядеть в оба. Вооружившись выдергой и лопатой, Слон проник внутрь, долго что-то вынюхивал, потом отковырнул в одном из углов половицу и стал копать. Его поведение было столь необычным, что Панчик почувствовал, как трясутся его коленки от страха и волнения. Вскоре из земли вытащили длинный свёрток и небольшой пакет. Как оказалось, старый школьный ранец, завёрнутый в кухонную клеёнку и мешковину. Вспоминая Андейкины рассказы про читинские обыски, нетрудно было догадаться, что находилось в этом ранце, пролежавшем в земле не один десяток лет.

– Про тайник от кого узнал? – спросил Панчик, с трудом сдерживая волнение.

– Бабка во сне нашептала, – съязвил Слон. Дед был ещё жив, мы с ним закапывали. Сарай только поставили, ещё полов не было. Вот так же ночью. У меня лампа керосиновая, у деда лопата. Так и запомнил на всю жизнь. То, что сам делаешь, долго в башке сидит. Я, правда, совсем забыл об этом, а вот когда бабка померла, вспомнил. Меня аж затрясло, когда телеграмму получил. Попробуй потом вот так ночью сюда прийти. Могут и собак спустить, а то и с дробовика жахнуть. Здесь не забалуешь. Народ-то отчаянный. Так-то, паря.

Потом, поздно ночью, когда смолкли все собаки во дворах, и лишь изредка, петляющей походкой посреди улицы проходил кто-то из местных «казачков», Слон не спеша разложил на столе старые вещи. Потрёпанные, пожелтевшие от времени фотографии, облигации сталинских времён, планку с Георгиевскими крестами. Нашлась и фотография четырёх ширококостных и широколицых, примерно таких же, как и Слон ширококостных, усатых братьев, в казачьей форме, перепоясанных ремнями, с выставленными наперёд шашками. Поглядывая то на друга, то на его предков, Панчик ощутил непреодолимую пропасть между ним и собой. И всё же что-то сближало их, и не только в рамках выживания, но и духовно. А ещё он обнаружил в этих лицах что-то необычное, поражающее своей уверенностью и даже непреклонностью. Особым спокойствием, способным в одно мгновение превратиться в выстрел. Только сейчас он начал понимать, откуда в его дружке такое отсутствие страха, переходящее в самозабвение.