Меч и Цитадель

На охранный лист Маннеи рассчитывать явно больше не стоило, а посему шел я уже не столь беспечно, как по пути от мастера Аска, избегая ненужных встреч. Однако возвращенный Когтем к жизни мертвый солдат, ныне звавшийся Милесом (хотя я-то быстро заметил в нем множество черт Ионы), уже наверняка подыскал себе новое подразделение. Если так и если его еще не отправили в бой, искать его следовало на дорогах либо поблизости от дорог, а мне очень хотелось поговорить с ним – ведь он, подобно Доркас, тоже провел какое-то время в землях мертвых. Конечно, Доркас обитала там куда дольше, но я надеялся, сумев расспросить его поскорее, пока время не стерло воспоминаний, узнать нечто новое, а с помощью узнанного если не вернуть ее, то хотя бы примириться с ее утратой.

Отчего? Оттого, что сейчас я любил ее куда крепче, чем в то время, когда мы шли по бездорожью в Тракс. Тогда, в пути, все мои мысли занимала Текла, и я постоянно тянулся к ней, живущей во мне. Ныне – хотя бы уже потому, что я давным-давно успел с нею свыкнуться, – близость наша казалась теснее любых объятий, интимнее любого совокупления: подобно мужскому семени, проникающему в лоно женщины, дабы (если будет на то воля Апейрона) произвести на свет новое человеческое существо, Текла, войдя в уста мои, моею волей слилась с человеком по имени Севериан, породив иного, нового человека, меня, по-прежнему зовущегося Северианом, но вполне сознающего свою, если можно так выразиться, двойственность.

Удалось бы мне добиться от Милеса-Ионы желаемого, нет ли – не знаю, судить не могу, поскольку так и не нашел его, хотя продолжаю искать по сей день. Ближе к вечеру поиски привели меня в бескрайние заросли изломанных, расщепленных деревьев, а под ноги время от времени начали попадаться трупы в различных стадиях разложения. Несколько я, подобно телу Милеса-Ионы, обшарил в надежде разжиться чем-либо полезным, однако тут меня опередили более расторопные мародеры, не говоря уж об маленьких острозубых фенеках, являвшихся на поле боя по ночам за своей долей добычи – человеческой плотью.

Спустя еще какое-то время, изрядно утративший силы, я остановился у дымящегося остова пустой обозной повозки. Здесь же, в дорожной пыли, по обе стороны от лежавшего ничком погонщика, покоилась пара упряжных мулов, очевидно, убитых не так уж давно, и я рассудил, что не совершу большого греха, если, срезав с их туш побольше мяса, унесу его в какое-нибудь укромное место, где смогу развести костерок. Однако, стоило мне вонзить острие фальшиона в филейную часть одного из мулов, издали донесся частый цокот копыт, и я, решив, что копыта принадлежат дестрие конного нарочного, отошел к обочине, чтоб пропустить его.

Но нет, всадником оказался невысокий, коренастый, энергичный на вид человек верхом на рослом, плохо ухоженном скакуне. Увидев меня, он натянул поводья, но, судя по выражению его лица, готовиться к бою или к бегству не стоило. (В противном случае мой выбор пал бы на бой: от дестрие среди пней да поваленных стволов толку мало, и, несмотря на хауберг и обшитый бронзовыми кольцами шлем из яловой кожи, я, пожалуй, совладал бы с незнакомцем без особого труда.)

– Кто ты таков? – крикнул он, а услышав ответ, добавил: – Севериан из Несса, стало быть, а? Цивилизованный, стало быть, человек, а если и дикий, так разве что наполовину… но, вижу, с кормежкой у тебя нынче не очень.

– Напротив, – не желая показаться ослабшим, возразил я, – в последнее время я привык к много худшему.

– Однако добавка не помешала бы – не асцианская же кровь у тебя на клинке. Ты кто, скьявони? Из иррегулярных?

– Да, регулярной мою жизнь сейчас определенно не назовешь.

– То есть к определенной части ты не приписан?

С неожиданной ловкостью спешившись, незнакомец бросил наземь поводья и твердым, уверенным шагом подошел ко мне. Был он слегка кривоног, а его голову словно бы вылепили из глины и сплюснули, смяли перед тем, как обжечь, так что лоб и подбородок, сделавшись ниже обычного, раздались в ширину, глаза превратились в щелки, рот – в жабью пасть. Несмотря на все это, их обладатель сразу пришелся мне по душе живостью нрава и тем, что даже не пробовал спрятать под маской напускной благообразности жуликоватость натуры.

– Нет, – отвечал я, – не приписан. Ни к кому, ни к чему, кроме собственных воспоминаний.

– А-а! – вздохнул он, на миг подняв глаза к небу. – Понятно, понятно. У всех у нас жизнь не без горестей, у всех до единого. В женщине дело или с законом, может быть, нелады?

Собственных бед я до сих пор в этаком свете не рассматривал, но, поразмыслив немного, признался, что дело и в том, и в другом.

– Ну, коли так, считай, ты пришел куда следовало и встретил как раз кого нужно. Как тебе нравится сытный ужин нынче же вечером, целая куча новых друзей и горсть орихальков назавтра, прямо с утра? Неплохо ведь, а? По-моему, просто прекрасно!