Меч и Цитадель

Не успела Урд отвратить лик от солнца, как я добрался до той самой неширокой дороги, которой мы с мертвым солдатом шли к лазарету чуть больше недели назад. В пыли ее, как и прежде, темнели пятна запекшейся крови, причем куда больше, чем в прошлый раз. После разговора с уланом я всерьез опасался, не обвинили ли Пелерин в каком-либо злодеянии, но теперь понял, что дело лишь в небывалом наплыве раненых, нуждающихся в заботе, а улан просто решил подарить мне ночь отдыха, прежде чем меня снова займут работой. От этих мыслей на душе стало гораздо легче. Великое множество раненых – весьма удобный случай показать, на что я способен, а значит, и Маннея с куда большей вероятностью примет мое предложение продать себя в рабство Ордену… если только мне хватит ума сочинить правдоподобное объяснение неудачи с Последним Приютом.

Однако за последним поворотом дороги меня ожидала совсем иная картина.

Казалось, земля на прогалине, приютившей лазарет, перепахана целой ордой безумцев, и не просто перепахана, а вдобавок разбросана в стороны: на дне углубления, окаймленного кольцом расщепленных деревьев, уже скопилось неглубокая лужа воды.

До темноты я истоптал прогалину от края до края в поисках хоть каких-нибудь следов друзей, а еще остатков алтаря со спрятанным внутри Когтем. Увы, отыскать мне удалось лишь человеческую ладонь, оторванную от тела у самого запястья. Мужская, принадлежать она с равным успехом могла и Мелитону, и Гальварду, и пленному асцианину, и Винноку.

Ночь я провел у дороги, а с наступлением утра возобновил поиски и ближе к вечеру отыскал уцелевших примерно в полудюжине лиг от прежнего места. Там я обошел все койки, одну за другой, но большинство раненых пребывали в забытьи и забинтованы были так, что лиц не разглядеть. Вполне возможно, среди них находились и Ава, и Маннея, и Пелерина, приносившая к моей койке табурет, но я их попросту не узнал.

Узнать я сумел только Фойлу, и то лишь потому, что она узнала меня, бродившего среди раненых и умирающих, первой, и окликнула:

– Севериан!

Я подошел к ней и принялся расспрашивать ее о случившемся, но Фойла ослабла настолько, что рассказать почти ничего не смогла. Удар был нанесен неожиданно, лазарет разнесло, будто молнией, и запомнились ей только крики, на которые долгое время никто не отзывался, да появление мало что смысливших в лекарском деле солдат, оттащивших выживших в тыл. Я, как сумел, поцеловал ее на прощание и пообещал непременно вернуться и повидать ее – хотя, наверное, оба мы понимали, что этого обещания мне не исполнить.

– Помнишь, как мы по очереди сказки рассказывали? – спросила она. – Я о них много думала…

Я ответил, что нисколько в этом не сомневаюсь.

– То есть пока нас несли сюда. Мелитон, и Гальвард, и остальные, наверное, погибли. А если так, память о наших историях сохранишь один только ты, Севериан.

Я ответил, что помнить о них буду всю жизнь.

– Хотелось бы мне, чтоб ты порой пересказывал их другим. Зимними днями или по вечерам, когда больше нечего делать. Сами сказки ты помнишь?

– «Моя родная земля – земля далеких горизонтов и необъятного неба, земля пышных трав, вольных ветров и частого, бешеного стука копыт…»

– Да, так и есть, – подтвердила Фила, и тут ее, кажется, сморил сон.

Второе обещание я сдержал, вначале записав все четыре истории на чистых страницах книги в коричневом переплете, а после изложив здесь – слово в слово, какими сам слышал их в те долгие погожие дни.

XIX. Гуасахт

Два следующих дня прошли в бесцельных скитаниях. Не стану рассказывать о них в подробностях, так как тут и рассказать-то особо нечего. Наверное, я мог бы завербоваться в любое из целой полудюжины подразделений на выбор, однако впрягаться в солдатскую лямку совсем не хотел. Привлекательнее всего казалось возвращение в Последний Приют, но гордость не позволяла положиться на милосердие мастера Аска, если, конечно, мастер Аск обнаружится на прежнем месте. Еще я не раз думал, что с радостью вернулся бы к должности ликтора Тракса, однако, располагая такой возможностью, скорее всего, побрезговал бы ею воспользоваться. Спал я под деревьями, будто зверь лесной, ел что придется, и то не досыта.

На третий день мне посчастливилось углядеть в траве заржавленный фальшион, очевидно, оброненный кем-то в одном из прошлогодних сражений. Вынув фляжку с маслом и обломок точильного камня (то и другое я вместе с рукоятью «Терминус Эст» сохранил при себе после того, как забросил обломки клинка в воду), я целую стражу с радостью отчищал и точил находку, а покончив с этим, двинулся дальше и вскоре набрел на дорогу.