— Да решено вроде у них!
— Ну?
— Это Алена заприметила. Мне-то и невдомек…
— Ну?..
— Вот заладил: ну да ну! Свадьба, наверно, будет. Вот тебе и ну!
— Не в девках же ей сидеть!.. — сказал Емельян, потом подумал и спросил: — Давно это у них?
— Да с покосов стали замечать. Говорю: Алена надоумила. Она же, знаешь…
Он стал рассказывать, как удивил его Зацепа, когда они совсем управились с покосом и собрались уезжать, а тот возьми да и останься помогать Водовозовым. «Чего это он?» — спросил Степан. «Господи! — притворно рассердилась Алена. — Ты каждой дыре гвоздь. Иди давай, они без тебя разберутся!» Ему тогда и в голову бы не вступило, а выходит, что Семен-то…
— Ладно, — перебил его Емельян, отказываясь слушать. — Ты иди, мне некогда.
Степан поднялся.
— Когда ждать-то?
— Да приду, никуда не денусь. Видишь — некогда.
И он остался заканчивать обращение.
«…Помните, граждане, кто против мозолистых рук, кто против трудового народа, — нету ему пощады! А кто с трудящимися — тому защита, с тем всегда будет ревком».
Из ревкома Емельян вышел вечером. Оказывается, успел пройти теплый летний дождик, а он и не заметил. Шлепая по лужам, бегали ребятишки. Древняя бабка Мякотиха гнала гусака, постегивая его прутиком. Возле водовозовских ворот сидел верхом Семен Зацепа и, нагибаясь с седла, слушал, что говорила ему, подняв лицо, Настя.
— Болит? — донесся Настин голос.
Семен подвигал лопатками и сморщился.
— Тянет.
«Видно, обгорел без гимнастерки», — догадался Емельян.
— Ну, поехал, — сказал Зацепа невесте и натянул повод, заставив лошадь пятиться.
«Кажись, правильно сказал Степан: у них все решено!..»
Мысль о женитьбе пришла к Семену исподволь, как бы помимо его воли. Сначала он заглядывался, как бегает по отцовскому двору девка в домашней затрапезной юбке и с размаху хлещет помоями в плетень. Ну, смотрел и смотрел… Но на покосе он обнаружил, что ему все время хочется оглянуться и найти ее, и он оглядывался и находил, и ему было приятно сознавать, что она, пусть и не разговаривая, все время рядом.
С того дня, когда комбриг так оскорбил его, оставив, словно обозника, в деревне, в сознании Зацепы совершался незаметный медленный переворот, — он, почти всю жизнь знающий лишь одно: хорошо и удачно воевать, стал ощущать, что иная, какая-то большая, еще не пробованная жизнь все чаще трогает его своим большим крылом, а ему уже не отмахнуться от нее, как прежде, когда он жил только для строя и верил, что иной жизни ему нет и быть не может. Видно, потому он и заглядывался, как бегает у себя в ограде Настя, потому и перестал сердиться на комбрига. Ну, а уж на покосе, когда он удивил Степана, оставшись помогать, все завязалось как бы само собой. Кстати, без Семена Водовозовы проканителились бы с покосом еще с неделю, не меньше.
Иван Михайлович, конечно, видел неуклюжие Семеновы подходы к Насте (а Зацепа если что решал, то ломился напрямик), но хитровато полагал, что покамест он ничего, кроме пользы, от угрюмого, неразговорчивого красноармейца не имеет. Хватился Водовозов, когда было уже поздно.
Само собой, пришлось во всем виноватить жену: куда она смотрела, где были ее глаза?
Ночью Иван Михайлович спросил:
— А… ничего не замечала?
Та поняла и испугалась:
— Нет, нет, бога побойся! Да и не из таких он. С парнишкой опять же… Нет, греха не скажу.
Водовозов засопел. «Греха она не скажет!.. Видать, уже успели нашептаться обо всем. У-у, бабья дурость! Нет сообразить: время-то сейчас какое? Сегодня жених, а завтра, глядишь, убитый…»
Человек озлобленный, поперешный, Иван Михайлович поставил жениху твердое условие: венчаться в церкви. Так заведено исстари и отменять не нам. Хочешь? Тогда вот вам мое родительское благословение. Не хочешь? Ну, значит, и разговаривать не о чем!
Спервоначалу Семен взвился на дыбы. Церковь?! Поп?! Да он с ума сошел! Да чем такое… лучше с моста головой!
Но тут его мягко, ласково забрала в свои руки Настя. Подумаешь, поп! В Дворянщине такой попик, что еле себя носит. Одна тень осталась. Что он им плохого скажет? Да и не обязательно слушать, что он там бубнит… И церковь тоже. Ну съездят, ну постоят. Да и отца с матерью жалко. Мать плачет, а отец… Уважить надо старого человека, от нас не убудет!
Словно горячий, норовистый конь под вежливым, но непреклонным поводом, Семен пятился, пятился и под конец сказал:
— Ладно. С комиссаром поговорю.
Емельян застал его с Настей у ворот как раз в момент прощания: Семен отправлялся в село Уварово, где стоял штаб бригады, просить комиссаровского благословения на церковный обряд. Вместо себя он оставил Бориса Поливанова, собираясь возвратиться быстро, не задерживаясь: поговорит и тут же назад.
Всю дорогу Семен размышлял о том, что делать, если комиссар откажет. На душе было муторно.
Разговор с комиссаром дался Зацепе тяжело. В своей жизни Семен привык обходиться только самыми необходимыми словами и сейчас, касаясь такого деликатного дела, как женитьба, мучительно соображал, как бы высказаться поубедительней, — так солдат, отыскивая единственный, куда-то запропавший патрон, лихорадочно перетряхивает все свое добришко.