Меч и плуг(Повесть о Григории Котовском)

Вдруг откуда-то сбоку прямо на скачущих бандитов вынеслась тачанка. Григорий Иванович видел, как хлещет коней повозочный, а другой боец согнулся за щитком пулемета. С ходу развернувшись, тачанка стала, пулемет ударил по скачущим в упор. Закувыркался один, другой, грянулась о землю оскаленной мордой лошадь… Пулемет прокосил в лавине целую просеку!

— Кто такой? — спросил комбриг.

— Вайсман, — подсказал сбоку Борисов.

Котовский снова вскинул к глазам бинокль.

Опрокинутые пулеметным огнем, бандиты тем не менее отступали организованно, умело прикрывая отход. По всему видно, что боем руководит знающий человек.

После первой атаки последовала вторая, третья. Давление нарастало. Попов покряхтел: день выпал, как в самую тяжелую пору.

— Что за черт? — пробормотал Котовский. — Обрадовались они, что ли?

Не расслышавший его Борисов переспросил, и комбриг сказал:

— Не пойму: они преследуют наш головной или же он просто оказался у них на пути?

Это была первая догадка о замысле мятежников встречным ударом вырваться из-под пресса многодневной погони.

Скоро догадка превратилась в уверенность. Выходит, противник не просто принял «приглашение» преследовать отступающий эскадрон, он вообще держал намерение осуществить именно_;в этом направлении мощный концентрированный удар, по существу навал. Что ж, это в какой-то степени меняло дело, но еще более увеличивало ответственность бригады.

Котовский еще раз прикинул обстановку и приказал послать в обход эскадрой Девятого.

— Скажите ему: только быстро, быстро!

На направлении вражеского прорыва с ним теперь остался всего один полк. Но здесь находилось знамя бригады, здесь был он сам и комиссар, — на счетах войны не так уж мало.

Минуты сейчас стоили слишком дорого.

«Страшно подумать, что будет, если они прорвутся и пойдут снова разбойничать по успокоенной губернии. Терять им нечего, на скольких людях выместят они свою предгибельную злобу?»

В отдалении за оврагом прокатился богатырский раскат голосища Девятого: «Эскадро-он…» Комбриг в нетерпении задвигался в седле, положил руку на горло.

Из леса за оврагом показались густые ряды конницы.

— Это Назаров! — закричал Борисов. — Особый полк.

Комбриг разглядел всадника в бурке, с нелепой чалмой на голове. Назаров крутился на коне и что-то приказывал, потрясая маузером.

В груди комбрига несколько раз мощно сократилось сердце. Озноб пощекотал лопатки, поднялся выше и заставил стиснуть челюсти.

Краем сознания он отметил, что шараханье противника, о котором говорили в штабе с Тухачевским, совсем не выглядит паническим. Смешной человечек в бурке и чалме усилил свои фланги тачанками, и сейчас оттуда заливались пулеметы, выбивая впереди, в направлении прорыва, все живое. Под прикрытием пулеметного огня этот нелепый «мусульманин» строит плотный клин своего полка (да какое там полка — больше!).

Негромко, сквозь зубы, Котовский бросил через плечо:

— Штандарт!

— Коня! — тотчас закричал сзади Борисов.

Покуда знаменосец сдергивал чехол и разворачивал истомившееся в заключении полотнище, комбриг почувствовал, как сзади, среди бойцов, возникло и стало нарастать много раз испытанное нетерпение перед атакой.

Это мгновение, сколько бы оно ни повторялось, не могло оставить равнодушным никого. У него самого всякий раз точно жаром обметывало губы, вваливались глаза и выступали скулы. Вот даже Орлик подобрался и затаился в ожидании. Умница!..

Установилась тишина, когда никто не шевельнется, ничто не звякнет и не скрипнет. Сейчас, в эту минуту, люди забыли ссоры из-за пригоршни овса, из-за отказанной завертки табака и обидного прозвища, сейчас все дышат в одну грудь, смотрят в одни глаза, и сердца всего полка бьются словно одно большое сердце. В груди уже скопился крик, пальцы каменели на рукоятках шашек. Ну, сейчас… скорее же!..

Любому командиру, чтобы скрыть свои чувства, приходится быть немножечко актером. И только перед боем незачем таить волнения, потому что это хорошее волнение, необходимое для дела. Ощутив маслянистый тугой потяг клинка из ножен, Котовский обернул лицо и, багровея, испытывая бешеную колотуху сердца, закатился протяжным звонким криком:

— По-олк!..

Слитно лязгнуло железо выхваченных шашек, ахнула земля от топота копыт. Полк пошел в атаку.

Кавалерийская лава — строй людей для боя, для сшибания с несущимся навстречу врагом. Бойцы в лаве напоминают патроны, схваченные обоймой. Здесь каждый ощущает себя не единицей, а частью целого. Порыв лавы настолько неудержим и слитен, что даже застреленный еще сидит в седле и держит шашку, и рот его открыт для крика. Когда же он станет сползать с седла, никто его не пожалеет, не поддержит, ибо закон лавы прост и жесток. Потом, если будет добыта победа, товарищи подберут его, разожмут пальцы и вынут клинок и над раскрытой могилой окажут ему воинские почести. Пока же некогда даже бросить взгляд вниз, на распластанное под копытами тело: все внимание туда, вперед, откуда приближаются чужие хищные клинки.