Графиня весь день чувствовала себя нездоровой, у нее болела голова и появлялись спазмы, по уходе Аихи спазмы усилились. Кармен хотела послать за доктором, но графиня не согласилась, она надеялась, что все пройдет, если отдохнет немного.
Ее уложили в постель; пробило восемь часов.
– Ах, Боже мой! – воскликнула Кармен. – А как же дон Августин, которого вы ждете?
– Кармен! Милая Кармен! Ты видишь, я не могу принять его в таком состоянии…
– Так я пошлю сказать ему…
– Через людей! Это невозможно! Уж лучше ты сама прими его и извинись за меня…
– Хорошо, тетушка, я сама пойду.
Когда графиня несколько успокоилась, Кармен тихонько вышла от нее и побежала в павильон. По дороге встретила она Аиху.
– Откуда ты? – спросила Кармен с удивлением.
– Сейчас с фермы. Я получила записку от Фернандо.
– От него? Записку? На ферме!
– Да, мне было приказано отдать в руки, но лакей, не найдя меня здесь, принес на ферму.
– Покажи!
– Пойдем в твою комнату.
Они отправились наверх, и там Аиха передала своей подруге записку следующего содержания:
– Что же ты ответила? – спросила Кармен с трепетом.
– Я сказала, что не могу принять его на ферме.
– Отчего?
– Оттого что… это неприлично… пусть он лучше тебе самой скажет, что нужно… и я думаю, он сам желает проститься с тобой.
Кармен пожала подруге руку.
– Ступай ты лучше на ферму, я уже сказала посланному, что ты придешь…
– Но как же я пойду одна?
– Дочь фермерши, Марикита, может проводить тебя… она теперь здесь… Впрочем, если хочешь, и я пойду с тобой.
– Так лучше пойдем вместе…
И они поспешно сошли с лестницы. Спустившись в сад, Кармен вдруг остановилась.
– Ах, я и забыла, что мне нельзя идти, надо подождать кузена.
И она рассказала, что графиня просила ее принять его.
– Да, это нехорошо! Не могу ли я заменить тебя? – спросила Аиха.
– Отчего же нет?
– Ведь он тебя не знает в лицо?
– Совсем нет! Прошу тебя, будь с ним ласкова, любезна, тетушка об этом просила.
– Будь спокойна, иди скорей на ферму.
– А ты спеши в павильон. Я боюсь, не ждет ли он?
И они расстались.
Кармен, облокачиваясь на руку Марикиты, вышла с ней из парка, Аиха побежала в павильон, она вошла туда впопыхах и, увидав сеньора Августина, произнесла те слова, которые мы уже слышали.
Глава IV. Наедине
Ласковый прием девушки немного смутил короля и заставил его подумать, что он был ожидаем, но следующие ее слова совершенно его успокоили:
– Садитесь же, мой кузен, дон Августин.
Король узнал, как его зовут и за кого принимают, он сел и продолжал смотреть на девушку.
– Графиня д’Альтамира, моя тетушка, извиняется перед вами, что не может вас принять лично, – продолжала Аиха, – она не очень здорова.
Король вздохнул свободнее. Он узнал, что находится у графини д’Альтамиры, придворной дамы своей жены, и что познакомился с прелестной племянницей этой дамы.
Филипп был счастлив в эту минуту; черноглазая красавица приводила его в восхищение своим непринужденным обращением, он даже забыл про свой голод, но Аиха ему напомнила.
– Вы сейчас с охоты, сеньор Августин? – спросила она.
– Как кузина?.. Вы знаете?..
– Даже и то, что вы отправляетесь в Бургос через несколько часов. Вы, я думаю, порядочно устали?
– Да…
– И проголодались?
– Очень, милая кузина.
– Тетушка мне поручила вас угощать. Не угодно ли…
И Аиха исполняла все обязанности гостеприимной хозяйки с такой прелестью и ловкостью, что король в душе не раз позавидовал родству дона Августина с племянницей графини д’Альтамиры.
– Вы были с королем на охоте, дон Августин?
– Да, мы с ним не разлучались!
– О, поэтому, я думаю, вы порядочно скучали?
– Отчего вы так думаете?
– Оттого, что король, как я слышала, всегда скучен и притом ханжа.
– Он только набожен и благочестив, сеньора! – возразил дон Августин, опустив глаза в тарелку.
– Может быть… Не прикажете ли вина, сеньор?
– Пожалуйте, кузина. Так вы не любите короля?
– Которого, дон Августин?
– Какой странный вопрос! Разве в Испании два короля?
– Разумеется, так все говорят.
– Кто же эти два? – спросил он со смущением.
– Филипп Третий и герцог Лерма! Один носит корону, другой царствует и правит… Многие ненавидят последнего.
– А вы не уважаете первого?
– Нет, я только о нем сожалею. Говорят, он очень добр, но слаб…
– Слабость разве большое преступление, по-вашему? – воскликнул он полунасмешливым тоном.
– У частного человека она, быть может, и не преступление; но у государя – непременно преступление!