Мавры при Филиппе III

– Как же! Я даже вполне постигаю ваше раскаяние. Вы не желали быть отцом бедного Пикильо, но желаете быть отцом аббата Луи Аллиаги? Клянусь вам, какова бы ни была кровь, текущая в моих жилах, мой настоящий отец тот, кто протянул руку моей нищете, а не богатству и могуществу. Мой отец тот, кто принял меня с отверстыми объятиями и назвал сыном тогда, когда я не имел приюта. Да! мой отец теперь сам в несчастье, он лишен отечества и нуждается в моей помощи. Знайте, герцог, что отец мой мавр, изгнанник, Деласкар Дальберик! – Потом он прибавил спокойно: – Вас, герцог, привела сюда другая причина; скажите откровенно, кто вас прислал?

– Король поехал на охоту, – отвечал нерешительно герцог, – и на дороге встретился с графиней д’Альтамирой. Он сказал ей, чтобы я повидался с вами, и потому я пришел.

– И он больше ничего не сказал? И вы ничего не знаете?

– Решительно ничего, но мне приятно было бы услышать добрые вести.

Аллиага с гордостью взглянул на Уседу и сказал:

– Я должен говорить с вами откровенно, хоть эта откровенность может показаться вам жестокой…

Он сделал ударение на этом слове.

– Вы одни в мире будете знать о том, что я вам скажу, сам король не знает этого и не будет знать. – И он вынул из кармана донос, подписанный отцом Жеромом и Эскобаром, и стал читать его очень тихо. Этому ясному обвинению Уседа не мог сделать ни малейшего возражения, он молчал, но зубы у него стучали, лицо помертвело, и холодный пот выступил на лбу.

Аллиага объяснил, что он вручен был Сандовалю бывшими друзьями иезуитами, которые составили и подписали его, но просил успокоиться, что никто не видал этой бумаги и он прямо взял ее из рук инквизитора. Он также объяснил, что графиня одна была виновна, но так как и он был сообщником, то мог бы погибнуть.

– Я не хочу вашей погибели, герцог, – продолжал Аллиага, – но я хочу, чтобы вы содействовали великому делу искупления и будущему счастью Испании.

Герцог Уседа слушал с вниманием.

– Да, испанское правительство совершило великую несправедливость, большую, непростительную ошибку, изгнав мавров, которые унесли с собой большую часть благосостояния государства. Это позорное пятно на царствовании Филиппа Третьего, я хочу стереть его, и если вы согласитесь помогать мне и содействовать во всем, то я вручу вам верховную власть в государстве и сделаю первым министром.

Уседа затрепетал от изумления и радости.

– Если же вы не будете повиноваться, – продолжал Аллиага, – то я покажу королю этот донос, и мы тогда изберем другого министра, который будет трудиться для счастья и славы Испании.

– Клянусь вам, – вскричал Уседа, – что я буду исполнять все ваши требования!

– Хорошо, увидим, – хладнокровно отвечал Аллиага, – и с этой минуты вы – первый министр!

И он ему вручил королевское повеление.

Уседа не верил своим глазам, он получил то, чего добивался. Он вышел из дворца в восторге и торжестве.

Через несколько часов воротился король, он в этот день был в весьма приятном расположении духа, все ему удавалось, он даже своеручно убил оленя. Аллиага рассказал ему, что происходило во время его отсутствия, и объяснил, что герцог Лерма вовсе не был отравителем и что одна графиня д’Альтамира во всем виновна: она хотела погубить герцогиню Сантарем, но по ошибке отравила королеву. Филипп побледнел от ужаса и даже хотел в ту же минуту приказать арестовать ее, судить и казнить, но вскоре успокоился. Аллиага подал ему благоразумный совет; графине было послано королевское повеление, чтобы она немедленно выехала из Мадрида. Это повеление, за подписью короля и нового министра, было получено ею в ту минуту, когда она радовалась, что ее союзник Уседа сделался министром, между тем как это был первый правительственный акт министра Уседы.

Графиню это поразило; теперь она увидала на опыте, что не стоило низвергать Лермы, потому что Уседа поступает со своими друзьями по тем же правилам, как и отец. Она поехала к нему объясниться, но, к несчастью, он не мог ее принять. Тогда графиня написала Эскобару письмо и получила в ответ, что он не хочет ни во что вмешиваться. Это был такой же ответ, какой она месяц тому назад послала иезуитам, когда они просили у нее помощи. Эскобар, как видно, не забыл его и отплатил тем же: он был так совестлив!

Между тем испанский народ благодарил короля за избавление от такого министра и праздновал отъезд герцога-кардинала веселыми песнями и даже потешными огнями. Повсюду раздавались радостные крики: «Да здравствует король!»

Даже Филипп должен был явиться на своем балконе и с изумлением принимать изъявления народного восторга, к которому он вовсе не привык.

Лерма раскаивался. В тот же вечер он выехал из Мадрида и ночевал в Гуадарраме. Утром, собираясь продолжать путь, он получил от короля записку и подарок. Король прислал ему собственноручно накануне убитого оленя и писал, что, уверившись в его невинности, сохраняет к нему уважение и дружбу. Лерма со слезами прижал записку к губам и воскликнул:

– Благодарю тебя, Аллиага, ты сдержал свое слово!