Мать и сын

Того, что мне очевидно сейчас, я в то время прозреть не мог. И все же я смутно осознавал, что в ситуации этой скрывалась своя логика, и то, что должно было случиться, приводилось в исполнение не по свободной воле одного из нас, или нас обоих, но по беспощадной необходимости.

— Мной тоже управляют, — тихо проговорил я.

— Чего? — спросил Отто испуганно, либо изображая испуг.

— Давай-ка присядем, — сказал я, указывая на большой, обитый искусственной кожей диван: он был достаточно широк для того, чтобы в полный рост растянуть Отто у меня на коленях.

Я уселся посередине дивана.

— Иди сюда, — приказал я. Отто бросил опасливый взгляд на высокие окна, выходившие на канал. По ту сторону воды располагались учреждения. А что, если кто-нибудь там, сквозь занавеску, издали углядит, каким жалким образом убивают время в этой комнате: но день был воскресный, и никого там не было. Я не хотел терять время на высосанную из пальца проблему.

— Хочешь, сдвинь портьеры, если боишься, что кто-то увидит, — рассудительно предложил я.

— Если соседи заметят, что я днем занавески задергиваю, они тут же догадаются, что… ну, это, — испуганно поведал Отто. Он приблизился на несколько шагов.

— Ну, тогда оставь так, — решил я. — Кстати, — добавил я, — пока ты одет, — ничего такого. Согласно Всеобщему Постановлению Полиции ты можешь, одетый и не задернув занавески, делать в своем доме все, что хочешь. Ты знаешь закон. У тебя отличные связи в полиции нравов, Отто. Иди сюда.

Отто остановился передо мной, — я ждал, не делая никаких движений, лишь переводя взгляд с его паха на нижнюю часть лица, которому была едва знакома растительность, и на его, хоть и красивые, но недовольно надутые губы. Вот не скажешь ему ничего, рукой не махнешь, — он так до Рождества простоит. Он ожидал, что я прикажу ему преклонить колени на ковре у моих ног, дабы ублажить меня устами в промежности. Но на сей раз у меня не было охоты к подобной прелюдии, я хотел сразу же перейти к первому акту… Он, Отто, уверял меня, что у него не было времени, — а у меня что, было? Время мчалось, громыхая, месяцы, годы со свистом проносились мимо, как ночной экспресс, который, не сбавляя скорости, пролетает провинциальный полустанок, и люди на перроне пугаются, что их сметет, и не успевают прочитывать надписи на вагонах… И я ничего с этим временем не делал, ровным счетом ничего…

Моя запрограммированная ненависть, согласно известным немецким руководствам, дополнилась теперь ненавистью подлинной: ненавистью из-за моего бессилия, ненавистью из-за того, что от меня здесь потребовалось мое унижение — ведь это в самом деле было так… Я могу делать с Отто что угодно, но в моей судьбе это не изменит ничего…

Я схватил Отто за руку и притянул к себе. На мгновение могло показаться, что я хотел приласкать его, этого блядуна… Вместо этого я заставил его согнуться и уложил вниз лицом к себе на колени. Да, ему это безумно нравилось, когда его, как маленького, укладывали на колено и выбивали пыль из штанишек, но сейчас этот номер не пройдет… Шлепки наделают чересчур много шума, а дрожь моих колен, голеней и туфель передастся в пол, и все это может встревожить соседей, а он, Отто, так этого опасался… того, что они все-таки что-нибудь пронюхают?.. Нет, моя рука сотворит кое-что другое, бесшумное… но он из-за этого все же наделает шума и музыки… Нет… не сию секунду… Сейчас, сейчас…

Одной рукой я обхватил Отто за талию, а другой, свободной, принялся тихонько поглаживать и потискивать его ягодицы сквозь красные бархатные брюки. Отто извивался от удовольствия. Да, еще чуть-чуть, и тогда ты уж точно взовьешься…

Хотел я этого или нет — анонимная картина то напрягающихся, то расслабляющихся ягодичек в красных бархатных брюках, не дополненная лицом Отто и звуком его голоса, унесла мое воображение далеко, очень далеко, к недосягаемому телу… недостижимому лицу… к голосу, который неисчислимое количество раз слышался мне в грезах… юношеский голос… голос Матросика… Когда-нибудь он, Матросик, а не этот музыкальный голубец… будет ли когда-нибудь его тельце, вот так, лежать у меня на коленях?.. Да, буде сие угодно Господу, но на это был один шанс из сотни, из тысячи… Нет, разве это может когда-нибудь случиться?.. Он сам ляжет ко мне на колени, Матросик, в этих самых красных брюках, ведь они принадлежат ему… И я не стану его бить, нет, никогда… Ну да, немного, ласкаючись, в шутку, и пощекотать чуть-чуть, но больше ничего, только гладить его божественную морскую попку… И он заголится передо мной, по собственной воле, так что я смогу гладить его покрытую пушком обнаженную кожу, везде… и там, где его избивали дома… Да, избивали… но чья, чья была в том вина?

Я еще крепче стиснул талию Отто, скрючил пальцы свободной руки и внезапно с беспричинной, безучастной ко всем страданиям и боли силой, силой смыкающихся клещей ущипнул его за левую ягодицу. Тело его дернулось, сильнейшим усилием воли он удержался от крика, но застонал, яростно, с подвыванием хватая воздух.