Мать и сын

Я улегся на примитивные нары, сколоченные из выуженных в канале ящиков, и принялся шуровать своей штуковиной. На коллаже из лиц и фигур мальчиков, возникшем передо мной, как это случалось уже которую неделю, линза моего желания и жажды обладания неизбежно сфокусировалась на лице и стройном юношеском теле Матроса, моего Матросика, там, на станции… «Для тебя»… прошептал я. Что я хотел этим сказать? Я возбуждал себя в его честь, в знак покорности перед ним, догадался я… Но как он узнает об этом, и какую усмотрит в этом выгоду, он, Вечно Недосягаемый…? Хотя я осознавал, что это было затеей безумца или, по крайней мере, человека, шагавшего по дороге к концу, я заговорил с ним. «Только ты, Матросик, ты один, клянусь тебе…» — бормотал я. «Разумеется, этот органный мальчик — красивая бестия, великолепный любозверь… Но я его не трону, эту мелкую продажную попку…» История начала приобретать неизбежный, ревистский оборот. «Я не дотронусь до него, — уверял я Матросика, задыхаясь, — потому что он — для тебя… только для тебя…» В воображении я видел, как мой мальчик-органист застенчиво и нерешительно, даже немного испуганно, подходит к Матросику, останавливается перед ним и опускает глаза, а Матросик нежным, алчущим взглядом, исполненным удовлетворения и в то же время жестокого блеска, скользит по телу своего нового маленького раба любви. «Хорош, а? — прошептал я. — Спроси, как его зовут». Звали его, сообразил я теперь, не Баттист и не Себастиан. Определенно, он был просто создан для того, чтобы прикрутить его к столбу и утыкать стрелами, а еще и обезглавить, но это было бы просто грех для такого великолепного рабского тельца, которое должно было служить Матросику… Нет, его звали Мартин… «Мартин», — тихо, хриплым голосом отвечает органный мальчик на вопрос Матросика. Вот видишь… По моему приказу он склоняется перед Матросиком и своей темной шевелюрой чистит ему сапожки…

Да, вот так оно должно было бы обстоять, завись оно от меня и моего «третьего глаза», но, возможно, все выйдет совершенно иначе… Возможно, Матросик был гораздо нежнее и мягче, нежели я хотел его видеть, и попросту влюбился бы в «Мартина», а Мартин — в него, и не нужно будет никакой жестокости и рабства, или что я там напридумывал от нечего делать… Возможно, Мартин и Матросик сделались бы попросту влюбленными братишками и захотели бы остаться таковыми навсегда, ходить вместе в походы, играть на гитаре у костра, поскольку «Мартин» из-за всех этих органных мехов сделался невероятно музыкален, и по вечерам у палатки наигрывал бы для Матросика на гитаре меланхолические любовные мелодии далеких стран и народов, а тот, поглупев от любви, не сводил бы глаз с озаренного сполохами огня лица Мартина и его губ… Но если даже это все примет подобный оборот, тоже неплохо… Счастье, их юное счастье, правда или нет, даже если я им совершенно буду не нужен… разве что заботиться о них стану, ведь им можно будет жить у меня…