Мать и сын

Но совершенно бескорыстным он не был, этот шаг, который я намеревался предпринять. Вовсе не обязательно быть психиатром: ах нет, это проще пареной репы — постичь, например, отчего почти всеми высмеянный и даже большой частью католиков с непониманием или равнодушием рассматриваемый догмат Телесного Вознесения Марии столь часто переполнял меня хмельным счастьем: не родную ли свою мать я хотел видеть возвышенной?.. Я думал о том, каким образом она ушла из жизни, и о сопутствовавших тому обстоятельствах… Нет, это вряд ли можно было бы назвать вознесением…

Моя мать была мертва, и вот еще что — никто не любил меня. Наш с Вими союз более перспектив не имел. Мы были неверны друг другу физически, он — по большей части тайком, я — на свой незатейливый манер, ни о чем не умалчивая и ничего не скрывая, но вряд ли это многое меняло: все держалось на соплях, такие дела.

И все-таки я по-прежнему любил его и, возможно, поэтому путался с мальчишками, с которыми никогда не захотел бы обручиться: да, я вожделел к ним, но, в сущности, я их презирал: я все еще боготворил Вими. Сдается мне, что мои попытки заменить его я заранее обрекал на провал, сходясь с второ- или третьеразрядными кандидатами в возлюбленные, которые никогда не смогли бы сыграть решающей роли в моем существовании, не говоря уж о том, чтобы стать моими спутниками жизни.

Один из них, некий Отто ван Д., внезапно припомнился мне, может быть потому, что он косвенно имел какое-то отношение к вопросу о смене мною церкви. Он, этот Отто ван Д., названный Вими — не слишком, как правило, деликатным в оценках — «зрелым мальчиком», порой ни с того ни с сего начинал заливать о высоких материях, по-моему, больше от скуки, чем оттого, что в действительности ими интересовался или в чем-то разбирался: речи его, выдержанные в тормознутом пидорском тоне, который меня безгранично раздражал и в то же время ввергал в некую жестокую похоть, были квохтанием безмозглой курицы и набором бессистемных ассоциаций. Теперь я думал о нем — уже почти решившись сей же час позвонить ему, дабы удовлетворить с ним свое противоестественное желание — поскольку он, совершенно как и я, был занят сменой церкви, хотя и другим способом: он был «рожденный» католик, но навязал себе некий определенный интерес к «восточной философии».

«Знаешь ты Слово Божие? — спросил я у него во время одной из бессмысленных попыток завязать настоящую беседу. — Чего-чего? — Писание, я имею в виду, ну, скажем, Библию». Нет, он считал это затасканной хренью, — больше не по нашим временам, так сказать. Впрочем, он ни словечка оттуда не вычитал, да и Библии-то у него не было. Вопреки всяческому здравому смыслу и Бог знает, для чего вообще, я купил ему Библию, из которой он, однако, ничего понять не сумел: ни из Ветхого, ни из Нового завета, ни из Пророков, ни из Евангелия, ничегошеньки совершенно! Он, правда, показал мне книжечку, за которую уплатил двойную цену против той, что я — за подаренную ему Библию, — размером со школьный дневник, она насчитывала всего 48 страниц. Сей трудишко в картонном переплете сладенькой расцветки, расписанном цветочными гирляндами, был определенно предназначен для того, чтобы отворить свихнувшемуся на технике и благоденствии западному человеку дверь в волшебный сад буддизма. Из любви к ближнему своему и симпатии к инакомыслящим я в нее заглянул. «Что такое Будда? — спросил ученик. — Фунт льна! — отвечал Учитель». — Вот ты чем лыжи смазываешь, — мрачно подумал я. — «Как получается, — спросил ученик, — что я не могу отличить черное от белого? — В ответ Учитель дал ему пощечину. Это прямой метод». Что все это могло означать, Отто ван Д. мне разъяснить не сумел и, чтобы положить конец его пустой болтовне, я в конце концов задал ему хорошенькую порку, — любовная техника, против которой он якобы протестовал, но в действительности был готов практиковать ее бесконечно. Единственно занимательным в нем было, возможно, то, что в той или иной степени он был предан мне: он поведал, что я имею над ним некую парализующую его власть, поскольку во мне есть «нечто демоническое», из-за чего ему приходилось безвольно подчиняться всему, что я от него требовал. «Нечто демоническое»? Даже этого во мне не было, но я оставил его в сем заблуждении, каковое время от времени оборачивалось для меня благом, вот как сегодня: скоротать с Отто ван Д. самоубийственные часы воскресного полудня, в целом с половины третьего до пяти, вовсе не было безумной идеей.