Мастер-класс

Компьютер Малколма не включался — началась какая-то ерунда с проверкой безопасности, возможно, я неправильно набрала пароль, — и я притащила свой лэптоп и вместе с ним снова устроилась на полу среди разбросанных книг и журналов, насторожив уши, точно дикое животное, и прислушиваясь к каждому звуку внизу. Руки у меня так сильно дрожали, что я и свой пароль дважды неправильно набрала, и окошко для ввода недовольно тряслось, каждый раз повторяя мне, словно нерадивому ученику: нет, нет, нет, когда я нажимала на возврат. Когда это произошло в третий раз, я стала нажимать на клавиши предельно внимательно и медленно, чтобы уж точно быть уверенной, да еще и читала напечатанное буквально по буквам. Все было правильно — я была в этом уверена! — но компьютер продолжал нервно содрогаться и словно грозить мне пальцем.

И этот «грозящий палец», наконец догадалась я, принадлежал моему мужу, который давал мне понять, что для меня недоступен не только его компьютер, но и мой собственный.

Малколм его тоже запаролил.

Глава двадцать шестая

Я уже собиралась схватиться за телефон, как за последнюю соломинку, но потом передумала, вместо этого позвонила родителям и уже через пятнадцать минут сидела за рулем и ехала на северо-запад.

Радио было включено; шло какое-то ток-шоу, и Мадлен Синклер своим сахарным голосом отвечала на вопросы очередного интервьюера. А ведь когда-то мне это ток-шоу даже нравилось; там порой бывали в гостях люди, способные сказать немало интересного. Я, например, хорошо помнила королеву Нур из Иордании, говорившую о важности межкультурного диалога, или Урсулу Ле Гуин, признающуюся в том, какие сложности возникают у писательницы, когда она становится матерью, или Рея Чарлза, мягко ностальгирующего по тем временам, когда он ребенком слушал «Grand Ole Opry»[23]. Но то было раньше; а теперь там вещала Мадлен Синклер. «А также у нас имеются потрясающие проекты взаимодействия с нефтяными компаниями, — уверенно говорила она. — Благодаря этим проектам «Достойная семья» сумеет подняться на новый, небывало высокий уровень…»

— Да пошла ты со своей «Достойной семьей»! — злобно рявкнула я, обращаясь к радиоприемнику. Был самый разгар утреннего часа пик, и я, пробираясь в пробках, страстно мечтала поскорее избавиться от зрелища этих унылых металлических гробов, заполонивших шоссе I-66, и выбраться на извилистые, зато относительно свободные боковые дороги. Пока что потрясающие проекты Мадлен Синклер вывели мою семью на два новых уровня: я испытывала мучительный страх за свою младшую дочь, которая в настоящее время тряслась в желтом автобусе, в одиночестве направляясь в Канзас и пересчитывая телефонные столбы; а еще я испытывала новый приступ отвращения к собственному мужу.

Ну разве это не потрясающе? Нет? Тогда я просто не знаю, что значит «потрясающе».

Я с наслаждением выключила приемник, заткнув рот Мадлен Синклер, и стала думать о том, что скажу Оме, а также — и это, пожалуй, было гораздо важнее — о том, что мне хочется услышать от Омы. Ей явно есть что мне сказать, и я готова слушать. Во всяком случае, теперь мне казалось, что я к этому готова.

Был такой период, когда мы с Омой почти перестали разговаривать — я тогда была подростком, и мы с Малколмом ставили свои первые любовные опыты, кувыркаясь в его машине, совершив решительный шаг от «не больно-то и надо» к «и мы не хуже других». Вот тогда Ома как-то не слишком меня любила.

Я пыталась рассказывать ей, как было ужасно раньше, когда я, багровея от смущения, пыталась по настоянию нашего физрука делать колесо, как мои ноги чуть ли не с первого прыжка путаются в скакалке, как я шлепаюсь на задницу, не продвинувшись ни на одну клетку при игре в классики. Да можно было назвать любую игру, популярную на детской площадке, — салки, захват крепости, прятки, перетягивание каната, — и в любой я неизменно проигрывала. Я не приходила домой с ободранными коленками и разбитыми локтями, но до сих пор помню, как саднили те невидимые другим царапины и синяки, которые я получала в таких играх и которые для меня были вполне реальными травмами.

Моя мать, человек прямо-таки клинически чувствительный, лечила меня с помощью самого лучшего известного ей средства.

— Тебе вовсе не обязательно быть такой же, как они, Елена, — говорила она. — Ты по-своему намного лучше их. Ты же умница.

Да, и это было моим спасением.