Марсиане

Василий Федорович мучился своими сомнениями до обеда — вся семья сегодня так и не пошла на пожню, — а в двенадцать часов вышел на улицу, чтобы найти Славика и договорить с ним то, что не договорил на пристани.

Что именно он будет говорить, Василий Федорович не знал, но что–то еще нужно было сказать обязательно…

В Вознесихе трудно кому–либо потеряться.

Шершаков еще не дошел до столовой, а попавшаяся ему навстречу почтальонша Нюра уже поинтересовалась, куда это повел его квартиранта — в Вознесихе все упорно именовали Баранцева шершаковским квартирантом — завхоз Иннокентий Павлович.

— Не знаю! — ответил Василий Федорович. — Наверное, по своим делам они пошли, Нюра.

И, не доходя до столовой, свернул в переулок, поднимающийся вверх, к роще, где рылись прошлый год археологи и где поставил свой троллейбус Иннокентий Павлович Сутулов, положив начало новой, Троллейбусной улице.

Василий Федорович без труда разыскал друзей.

— Василий Федорович! — обрадовался Сутулов, увидев в своем троллейбусе председателя сельсовета. — А мы уж к вам собирались идти.

— Так чего же не пришли? — Шершаков присел на придвинутый гостеприимным хозяином стул. — И надо было прийти.

— Василий Федорович! — укоризненно сказал Cутулов. — Так ведь я о том и говорю! А Славик не хочет… Не пойду, говорит, и точка!

— Зря! — покачал головой Василий Федорович. — А я смотрю, вы тут серьезно устроились.

— Какое там серьезно! — запротестовал Сутулов. — Мы вас дожидались, да вы задержались… Видите, выпили все! Хотя нет… — Давайте за компанию…

Василий Федорович машинально взял стакан.

— За дружбу! — провозгласил Сутулов, потом взглянул на осоловевшего Вячеслава Аркадьевича и, отставив стакан, похлопал его по плечу. — За дружбу! — сказал он ему и снова повернулся к Шершакову. — А поскольку вы оба друзья, хочу я выпить за мир между вами. Зачем вам обижаться друг на друга? Ну, вышла там неприятность. Ну и что? Не надо принимать ее близко к сердцу! Надо выпить и помириться, а потом пойти к Егорихе и взять еще бутылку калгановки.

— П–правильно! — сказал Вячеслав Аркадьевич. — Ты все правильно говоришь, Кеша!

Вячеслав Аркадьевич услышал свои слова как бы издали, словно их сказал кто–то другой, и ужаснулся тому, что говорит…

Дело в том, что был Вячеслав Аркадьевич человеком сугубо непьющим. Мог он, конечно, выпить рюмку–две, когда требовалось, мог даже прикинуться пьяным, но сейчас происходило нечто ужасное. Этот однорукий завхоз напоил его!

Да–да! Он, Вячеслав Аркадьевич Баранцев, был омерзительно пьян сейчас, и этот пыльным мешком ударенный председатель сельсовета видел его пьяным!

Впрочем, эта мысль вспышкой пронзила его отуманенное алкоголем сознание и тут же погасла.

— За вас, товарищ Шершаков! Далеко пойдете!

И он стукнул своим стаканом о стакан Василия Федоровича.

— Ну вот и замечательно! — обрадовался Сутулов. — Вот и путем все.

— Н–нет, Кеша! — откидываясь назад, пробормотал Баранцев. — Никакого пути нет. Просто ты сам человек замечательный, а так… Н–нет…

— Ну что вы, что вы… — засмущался Сутулов. — Что я? Рядовой труженик хозяйственного фронта, ведущий на досуге скромную научную работу.

— А что? — сказал Василий Федорович, помогая Сутулову уложить Вячеслава Аркадьевича на кровать. — Вы действительно, Иннокентий Павлович, большим человеком могли бы стать. Я, конечно, понимаю, что есть объективные препятствия, трудности, но тем не менее… Человек, он и через физические недостатки пройти может…

— Это вы про руку мою, что ли? — усмехнулся Сутулов. — Эх, Василий Федорович! Очень уж вы упрощенно все понимаете, Василий Федорович, хотя и на международный уровень вышли. Ибо… — он многозначительно поднял вверх палец. — Ибо не тогда девка грех совершила, когда животом обросла, а когда миловалась под кустом.

— Н–нет! — оторвав от подушки голову, проговорил Вячеслав Аркадьевич. — Не надо говорить так, Кеша. Не было этого.

— Лежи–лежи… — погладил его голову Иннокентий Павлович. — Так вот, уважаемый Василий Федорович, и не будем обо мне, ушло мое время. Поговорим лучше об общем деле.

Он придвинулся поближе к Василию Федоровичу.

— Я в курсе! — таинственно сказал он. — Ну, поймите вы, Василий Федорович, они ж люди молодые! Чего ж им друг с другом не дружить? А Слава? Он холостой… У него, может быть, намерения были, а вы его так обидели…

— Иннокентий Павлович! — смущенно сказал Василий Федорович. — Мне–то что? Только ведь и меня понять можно… Я отец…

— Василий Федорович! — возмутился Сутулов. — Что же вы так о моем друге думаете? Слава, он парень не такой… Слава — это же человек!

Баранцев тряхнул головой и открыл глаза. Силой воли природа не обделила его, и он показался сейчас Василию Федоровичу почти трезвым.

— Что тут понимать? — трезво проговорил он. — Вы, Василий Федорович, все правильно сделали. Так и нужно было сказать. Я понимаю вас, Василий Федорович. Вы сказали все правильно, и я, то есть как я выпутаюсь из всего этого дела, уж моя забота, и вы имеете полное право не думать об этом.