Гора Олимп – самая высокая в Солнечной системе. Она представляет собой широкий щитовой вулкан в шестьсот километров диаметром и высотой в двадцать семь. Его склоны восходят над горизонтом под углом всего в пять градусов, зато окружность лавового щита – это почти непрерывный уступ в виде сравнительно круглого утеса, на шесть километров возвышающегося над окаймляющими его лесами. Самые высокие и крутые его участки находятся возле Южного Выступа, который делит дугу на южную и юго-восточную части (на карте его координаты – 15 градусов северной широты, 132 градуса долготы). Там, под восточной стороной Южного Выступа, можно выйти к каменистой окраине фарсидского леса и посмотреть вверх на утес перед собой – его высота будет двадцать две тысячи футов.
В семь раз выше, чем Эль-Капитан [26]. В три раза – чем юго-западная стена Эвереста. В два раза – чем Дхаулагири. Громадина высотой в четыре мили, полностью закрывающая западное небо. Вы можете это себе представить? (Не так-то просто.)
– Такой масштаб я даже не могу почувствовать! – кричит землянин Артур Стернбах, подпрыгивая на одном месте.
– С этого ракурса он кажется меньше, чем на самом деле, – отвечает Дугал Берк, глядя в бинокль.
– Нет-нет. Быть не может!
Отряд альпинистов прибыл караваном из семи машин. Крупные зеленые корпуса, прозрачные пузыри пассажирских отсеков, толстые шины с увеличенными, пережевывающими пыль протекторами. Водители выставили машины неровным кругом посреди каменистой поляны – получилось будто большое ожерелье из изумрудов.
Эта заезженная поляна с редкими участками сосен и можжевельника служит традиционным базовым лагерем для тех, кто восходит по Южному Выступу. Вокруг машин виднеется множество следов шин, сложенные из камней ветрозащитные стены, наполовину заполненные траншейные туалеты, кучи мусора и нерабочего оборудования. Участники экспедиций, непринужденно болтая, бродят по лагерю и осматривают некоторые из этих артефактов. Мари Уилланс поднимает с земли пару сверхлегких кислородных баллонов – надписи на них говорят о том, что они использовались в экспедиции, в которой она участвовала более ста лет назад. Усмехнувшись, она поднимает их над головой и трясет перед утесом, стучит ими друг о друга:
– Снова дома! – Дзынь! Дзынь! Дзынь!
Последняя машина заезжает на поляну, и альпинисты, которые уже находились в лагере, собираются вокруг. Из машины выходят двое мужчин, и их горячо приветствуют:
– Стефан приехал! Роджер приехал!
Но Роджер Клейборн не в духе. Его поездка оказалась долгой. Она началась в Берроузе шесть дней назад, когда он в последний раз покинул свой кабинет в Доме правительства. Двадцать семь лет работы министром внутренних дел завершились ровно тогда, когда он вышел из высоких дверей здания, спустился по широким кремниевым ступеням и сел на трамвай до своей квартиры. Ощущая, как теплый ветер обдувает лицо, Роджер смотрел на засаженную деревьями столицу, которую так редко покидал за время работы в правительстве, и тут ему пришло в голову, что эти двадцать семь лет были для него сплошной неудачей. Слишком много противников, слишком много компромиссов – вплоть до последнего, на который никак нельзя было пойти, – и вот он уже уезжает из города со Стефаном. Уезжает в глубинку, где не бывал двадцать семь лет, пересекая холмы, заросшие травой и утыканные группками орехов, тополей, дубов, кленов, эвкалиптов, сосен, – и каждый листик, и каждая травинка словно напоминают ему о его неудаче. От Стефана тоже мало толку, хоть он и боролся за сохранение природы не меньше самого Роджера, он уже много лет примыкал к Зеленым.
– Вот там как раз можно сделать что-то стоящее! – настаивал он, поучая Роджера и отвлекаясь от дороги, несмотря на то, что сидел за рулем. Роджер, который довольно хорошо относился к Стефану, притворился, будто согласен, и уставился в окно со своей стороны. Говорить со Стефаном он предпочитал по чуть-чуть – например, за обедом или игрой в бэтбол. Но пока они ехали по широкой гравийной дороге, пересекая задуваемые ветрами пустоши купола Фарсида, минуя фермы и города в Лабиринте Ночи, поднимаясь к криволесью восточной Фарсиды, Роджера терзало одно чувство. То чувство, какое бывает у того, кто приближается к завершению долгого путешествия, – будто вся его жизнь была частью этого пути, будто этот путь не закончится до конца его дней и он теперь обречен вечно странствовать и вновь и вновь видеть все свои неудачи и поражения, так и не находя места, где они его не преследовали бы, где он не замечал бы их в зеркале заднего вида. Ехать ему было долго.
Потому что – и это было самое худшее – он помнил все.
Он отступает на шаг от двери машины, под ногами – каменистая почва Базового лагеря. Он добавился в список участников в последний момент (Стефан пригласил его, когда узнал о его отставке), поэтому сейчас его представили остальным. Он изображает радушие – в этом он здорово наловчился за годы работы в правительстве.
– Ганс! – восклицает он, приметив знакомую улыбку ареолога Ганса Бете. – Рад тебя видеть. Я и не знал, что ты альпинист.