Марк Алданов - комментатор русской классики

Противоречивость рецепции Лермонтова в творчестве Алданова имеет определенную историю и вписывается в культурный контекст. В статьях В.Ф. Ходасевича, Д.С. Мережковского, даже в отзывах И.А. Бунина есть представление о романтическом, мятежном характере творчества поэта, которому противопоставляется цельное творчество А.С. Пушкина. Ходасевич еще в 1914 году утвердил один из стереотипов: «Привить читателю чувства порочного героя не входило в задачу Пушкина, даже было прямо враждебно этой задаче... Лермонтов систематически прививает читателю жгучий яд страстей и страданий. Читательский покой ему так же несносен, как покой собственный..»[126]. Отрицание стереотипов, признание эволюции творчества Лермонтова обнаруживается у Ю.И. Айхенвальда, В.В. Набокова. В 1923 году в Берлине появилось уже четвертое издание книги «Силуэты русских писателей» со статьями о Лермонтове. Основные тезисы Айхенвальда, безусловно, были известны всякому читающему писателю, известны и Алданову: «Лермонтов глубоко любит это состояние нравственной тревоги и беспокойства»[127]; «Лермонтов в смирении и примирении нашел синтез между подавленностью безочарования и стремительной полнозвучностью жизни»[128]; «демонизм и сверхчеловечество далеко не исчерпывают всей его поэзии и даже не составляют её главного, её сути»[129]. В статьях Айхенвальда по сути представлена диалектика творчества Лермонтова, но еще не говорится о его миссионерском, спасительном значении. У Алданова есть черта, сближающая его с Айхенвальдом: оценивать личность по гамбургскому счету. И Алданову, наряду с психологизмом, важны страстность, пафос Лермонтова.

Интересно, что Г.В. Адамович в статьях разных лет придерживается одного настроения и одного мировоззрения в отношении Лермонтова. Оно, можно сказать, цельное. Адамович каждый раз распространяет и углубляет свои мысли, не изменяя общему тону, лишь соотносит их с наблюдениями за творчеством современников-эмигрантов, среди самых важных его адресатов - Алданов, отвечающий и на вопросы истории, и на вопросы жизни поколения, дерзающий спорить с классиками литературы и представляющими силу политиками. Лейтмотив многих высказываний Адамовича - необыкновенная метафизичность лермонтовского «Ангела», не дающая покоя разуму и сердцу чуткого человека.

В статье «Поэзия в эмиграции», опубликованной в журнале «Опыты» в 1955 году, Адамович пишет: «О Пушкине. никогда, вероятно, так много не думали, как в тридцатых годах двадцатого века в Париже. В противовес ему было выдвинуто имя Лермонтова, не то чтобы с большим литературным пиететом или восхищением, нет, но с большей кровной заинтересованностью, с большим трепетом...»[130]. Этот трепет Адамович связывает с особым качеством, достоинством поэзии Лермонтова: «...У Лермонтова есть ощущение и ожидание чуда, которого у Пушкина нет. У Лермонтова есть паузы, есть молчание, которое выразительнее всего, что он в силах был бы сказать. В лермонтовской поэзии незримо присутствует вечность, а черное, с отливами глубокой, бездонной синевы небо, “торжественное и чудное” служит ей фоном»[131].

В статье «Наследство Блока» («Новый журнал», 1956 г.) Адамович еще раз скажет о том, что более всего его волнует в поэзии Лермонтова: «... Лермонтов в поэзии ждет чуда - и свое “бессмысленное мечтание” передал Блоку»[132]. Блока Алданов не понимал, не любил, но как бы и ему хотелось, чтобы все его милые персонажи были счастливы, чтобы все спаслись и конечная стадия человеческой жизни превратилась в начало чудесного путешествия.

Почему именно Лермонтов мог быть тревожным интересом Алданова? Алданов, кажется, был совершенно лишен метафизических представлений. Но разве мог его не волновать гений поэта, в котором совмещалась необыкновенная тяга к жизни и острое чутье чего-то совершенно неземного? Вспомним слова все того же Адамовича, который прекрасно понял, что беспокоит Алданова и ни на мгновение не усомнился в высокой духовной устремленности Лермонтова. Скажем прямо: из всех поэтов, писавших о душе, Алданов всерьез мог читать только Лермонтова. Как не хватало ему веры в чудо, какая у него тоска и невозможность обрести веру! Не таково ли и сегодня состояние многих разумных и совестливых людей? И как точны слова критика: «метафизичность Лермонтова сильнее, она у него вернее, чем у других наших поэтов»; лермонтовское «по небу полуночи» - «самый глубокий вздох о потустороннем во всей русской литературе». Вспомним лермонтовское стихотворение, которое в свое время возмутило В.Г. Белинского:

И долго на свете томилась она,
Желанием чудным полна;
И звуков небес заменить не могли
Ей скучные песни земли[133].

Чудо желается, но не во всем, чудо ожидается, но не всеми. Алданову не суждено было получить дар веры, но потаенная особенность его прозы в том, что в ней великая тоска, неизбывная печаль и сожаление, что человеку, живущему чистым сознанием, жизнь не приносит подлинной радости.