Марк Алданов - комментатор русской классики

Рационалисту Алданову трудно согласиться не с романтикой Лермонтова, а с романтическим типом поведения взрослых современников. В образах персонажей, весьма экзальтированных, воспитанных романтическими стихами, Алданов прибегает не столько к иронии, сколько к сатире. Так, одержимая наркотиками Тони в романе «Живи как хочешь» (1952) взвешивает личную жизнь и литературный мир, выбирая, как не совсем уравновешенная личность, второе: «Для меня чувства Лермонтова и Языкова всегда были реальнее, чем мои собственные чувства»[111]. Упоение притворством, внеразумное восприятие мира - это то, что настораживает писателя. На наш взгляд, последствия вживания в романтические образы очень хорошо разъяснил известный поэт и литературный критик зарубежья Г.В. Адамович, причем сделал это в статье об Алданове: «Обычно люди к Алданову, как к художнику, безразличные или даже ему враждебные, упрекают его именно в некотором прозаизме вдохновения; в отсутствии того поэтического колорита, а в особенности ритма, без которых слово как бы лишается крыльев. Открытие нового «тона», сделанное романтизмом... сохраняет власть и над нашими современниками, и если на эту почву стать, упрек, делаемый иногда Алданову, становится понятен»[112]; в книгах Алданова «отражено чувство ответственности за человека, за жизнь вообще, с которыми игр, жестоких или фальшивых, велось и ведется слишком уж много...»[113] 

Возможность Лермонтова творить была уникальной. В письме 1949 г. к Н.А. Тэффи Алданов заметит: «В сущности, в русской классической литературе не были профессионалами только Лермонтов и Толстой. Это к тому, что можно и не писать, если не пишется, но лишь не очень долго»[114]. Такое наблюдение выглядит симптоматичным на фоне эмигрантской бедности и постоянной работы ради денег, Лермонтов творит только по вдохновению и не иначе - какой предмет для восхищения и даже для зависти! Писать по вдохновению и только по желанию - чудо, которое не могло войти в жизнь Алданова, но так было бы желанно!

В своих художественных произведениях Алданов не стесняется соединять делателей истории, вершителей и соучастников судеб государства с вымышленными персонажами, маленькими и милыми людьми. За счет этого появляется психологическая обрисовка героев, реконструируется контекст повседневной жизни и эмоций современного событиям человека. Так, в «Повести о смерти» (1952-1953) герои встречаются с убийцей Печорина и обладательница красивых голубых глаз кровожадно заявляет: «Задушила бы его собственными руками!»[115]. Все у той же красавицы воображаемая жизнь наполнена литературными образами, где русскую литературу единолично представляют персонажи лермонтовских произведений: «В романах же Лиле нравились преимущественно безнравственные герои... Печорин, Арбенин, всего больше Демон. Она знала лермонтовскую поэму наизусть и «Клянусь я первым днем творенья» никогда не могла читать без слез и зависти к Тамаре»[116]. Милые героини Алданова в жажде чуда настоящей любви так вживаются в литературный мир, что лермонтовские ассоциации составляют счастье их жизни, а сам поэт, несомненно, героизируется. «Тятенька где-то на Кавказе раза два видел Лермонтова. И Лиля не хотела ему верить, что так благородно, на дуэли погибший поэт, был некрасив, сутуловат и постоянно шутил, - Демон не шутил никогда»[117].

Другой персонаж этого же произведения, ученый Лейден, ставший путешественником на старости лет, с жадностью впитывает турецкие впечатления, сопоставляет их с образами Лермонтова, а заодно размышляет о поэзии: «А кто это у Лермонтова дремлет, склонясь в дыму кальяна на цветной диван? Чуть ли не Тегеран?.. Смелый образ. Почему не говорят правды, когда большой поэт пишет плохие стихи? А еще кто-то там же в тени чинары льет на узорные шальвары пену сладких вин. И слова такого нет “чинара”, а есть “чинар”, и это платан, только “чинар” звучнее»[118]. Лейден вспоминает стихотворение «Спор» («Как-то раз перед толпою...», 1841). Но к чему эти стихи в памяти персонажа Алданова, какова их смысловая нагрузка? Стихи Лермонтова с упоминанием платана - чинара - остры для самоанализа Лейдена, который осознает, что в Турцию едет не за этими самыми платанами, а «потому, что не мог больше жить так, как жил.»[119]. Чего-то романтического, возвышенного или авантюрного ему не хватало, какого-то чуда, преобразующего жизнь. Но чудо открытия обернулось сомнительными событиями, за которые одержимому Лейдену пришлось заплатить жизнью жены, счастьем, здоровьем - всем, что у него было.