Маресьев

— Смотрю я на тебя, Алексей, и вот что, дружище, тебе скажу, — начал как-то разговор с Маресьевым сосед по палате, уже в годах батальонный комиссар. — Да, подрезали тебе крылышки, но главное, что ты жив. А если жив, значит, будешь опять с крыльями. Ты, я вижу, человек сильный, с характером…

Годы спустя Маресьев с теплотой вспоминал о своем соседе по палате: «Огромной душевной силы был этот человек. И сделал он для меня, как позже понял, многое. Один только пример. После ампутации ног меня на ночь кололи, давали успокаивающее. А это не что иное, как наркотики. Он мне говорит: „Алексей, от такой поддержки надо отвыкать, погибнешь“. И тогда я сказал врачам: „Хватит успокаивать“».

Действительно, комиссар, как нельзя кстати, оказался рядом с Маресьевым. Именно он морально помог ему в трудную минуту выстоять и поверить в свои силы. Постепенно стали заживать и раны, с их заживлением шло и привыкание к тому непривычному состоянию, в котором Маресьеву предстояло находиться постоянно.

Навсегда в сердце Маресьева осталась и молодая медсестра, совсем еще девчонка Евдокия Коренкова. Она в те дни находилась рядом с летчиком. Годы спустя Евдокия Ивановна Коренкова вспоминала: «Летчика Алексея Маресьева привезли в госпиталь под вечер, ранней весной 1942 года[21]. Это теперь все про него знают — народный герой! А тогда — просто несчастный 22-летний летчик[22], самолет которого сбили фашисты. За те несколько недель, пока чудом спасшийся Алексей добирался до своих, он сильно обморозил ноги, началась гангрена. И когда привезли в госпиталь, парень находился в очень тяжелом состоянии: ноги совсем почернели, вся палата сразу заполнилась тяжелым запахом гниения. Вопрос о том, чтобы спасти конечности, уже даже не ставился — только ампутация. Я выхаживала Алексея сразу после операции, кормила с ложечки, утешала, когда у него началась обычная для таких больных депрессия. Алексей все время твердил, что обязательно будет летать, вернется в авиацию. Конечно, мы успокаивали мальчишку как могли, но словам его тогда не верили… И он — вот настырный! Своего добился! После выписки Алексей уехал. Обещал навещать нас, но ведь была война… В госпиталь он заскочил еще только один раз — когда ему дали Звезду Героя. Похвастался, что снова разрешили летать…»

Третьего июля Маресьеву сняли швы с заживающих ран. Тогда же он спросил Теребинского:

— Профессор, я летать буду?

Теребинский не мог дать твердый ответ, но тем не менее обнадежил пациента:

— Это дело не мое, мое дело так тебя отремонтировать, чтобы ты через протезы все чувствовал бы.

О Теребинском Маресьев позже скажет так: «Всю жизнь буду с особой любовью о нем вспоминать. Ему я обязан тем, что остался живым. Мое положение было очень серьезным — влажная гангрена обеих ног. Врач сомневался, вынесу ли я сложную и тяжелую операцию, которая мне предстояла. Но все же он решился и ампутировал обе ноги ниже колен».

Здесь нужно сделать небольшое отступление. Маресьев всю жизнь оставался материалистом. Ни в какие приметы, мистику не верил. Но в то же время он хранил в своем семейном архиве весьма необычную фотографию. На ней неизвестный фотограф-любитель запечатлел его, четырнадцатилетнего пацана, сидящим на лошади. Но маресьевских ног на снимке не видно. Там, словно кистью проведена белая полоса засветки. Причем именно в том месте, где их ампутирует профессор Теребинский. Что это? Знак судьбы? Предсказание? Но вряд ли можно считать, что кто-то свыше предопределил долю Маресьева. Хотя, согласитесь, трудно быть прорицателем…

Послеоперационный период Маресьева проходил тяжело. Вскоре Алексей был отправлен в Куйбышев, где находился эвакогоспиталь № 3999, в котором врачи специализировались на лечении бойцов и командиров с ампутированными конечностями. Иными словами, госпиталь имел протезно-ортопедический профиль. Здесь летчику сделали реампутацию голеней фасциально-надкостничным методом, разработанным ведущим хирургом госпиталя Н. А. Мишиным.

Через две недели после операции у Маресьева сняли мерки для изготовления протезов. Мастер-протезист пообещал Маресьеву, что он скоро будет «на велосипеде кататься, с барышнями польку-бабочку плясать»…

В наше время человек, лишившийся ног, может получить модульные высокотехнологичные протезы. С ними он почти не чувствует себя инвалидом — ходит без костылей, управляет автомобилем и даже ставит рекорды на параолимпийских играх. Но в годы войны ничего подобного не было и в помине. Самыми ходовыми были тогда так называемые шинно-гильзовые протезы. Что из себя, к примеру, представлял один протез? Это жесткая гильза из блокованной (вываренной и проклеенной особым образом) конской кожи толщиной в полсантиметра плотно охватывает то, что осталось от живой ноги. К гильзе на железной шинке с шарниром крепится деревянная ступня, в каблук которой вделан резиновый клин для амортизации. Если надеть ботинок — похоже на ногу, безусловно… Однако шаг на такой кожано-деревянной ноге — жесткий, бежать или прыгнуть практически невозможно, разве что медленно гулять вразвалочку.