Мао избрали альтернативным, то есть не имеющим права голоса, членом ЦИК. Ими же стали еще шестеро коммунистов, включая Линь Боцюя, занявшего кресло заведующего крестьянским отделом, Цюй Цюбо — кантонского помощника Бородина и талантливого литератора, работавшего в Москве корреспондентом пекинской газеты, а также Чжан Готао, по-видимому, уже отбросившего свои сомнения относительно «противоестественного союза» двух партий.
В середине февраля Мао возвратился в Шанхай и жил в доме, снимаемом вместе с До Чжанлуном, Цай Хэсэнсм и его подругой Сян Цзинъюй. До конца года он был перегружен работой в Центральном Бюро КПК, функционирующем под крышей таможни и в действительности оказывающем услуги как настоящим бизнесменам, так и Шанхайскому исполкому Гоминьдана.
У Мао были весьма непростые обязанности. Несмотря на все усилия М. Бородина в Кантоне и Г. Войтинского здесь, в Шанхае, между двумя партиями сохранились серьезные трения. Консервативно настроенные члены Гоминьдана не без оснований видели в КПК пятую колонну. В начале мая 1924 года им в руки попала инструкция ЦК, обязывающая коммунистов, вступивших в Гоминьдан, скрытно организовывать партийные фракции для выполнения директив КПК. Контрольная комиссия Гоминьдана готовилась выдвинуть против руководства КПК обвинение в попытке создать «партию внутри партии». Мао, Цай Хэсэнь и Чэнь Дусю стремились доказать Войтинскому, что союз с Гоминьданом не сложился, а о едином фронте стоит забыть, но для Москвы это неприемлемо. Постепенно Сунь Ятсену удастся выправить ситуацию, однако даже Бородин начинает ощущать: процесс формирования явной антикоммунистической коалиции тормозит лишь страх лишиться обещанной помощи из России.
В июле Чэнь и Мао издали секретный циркуляр ЦК, где подтверждается правильность принятой 3-м съездом партии стратегии «внутреннего блока». Особое внимание авторы документа обращали на трудность поставленной задачи:
«Большинство членов Гоминьдана ежедневно позволяют себе открытые и тайные выпады в наш адрес… Только отдельные руководители типа Сунь Ятсена и Ляо Чжункая еще не решились на окончательный разрыв с КПК, хотя и они, безусловно, не захотят разочаровать своих правых. Чтобы отстоять единство всех революционных сил, никоим образом нельзя допустить никаких сепаратистских действий или высказываний с нашей стороны. Наоборот, проявляя выдержку и терпение, мы должны продолжать-сотрудничество. Но мы не можем безучастно взирать на контрреволюционные ошибки правых без того, чтобы не попытаться исправить их».
Тон циркуляра определил тактику действий коммунистов на три последующих года. Пока единый фронт существует, КПК не позволят не считаться с ним. Вероятнее противоположное: по настоянию Коминтерна КПК, скорее, бросится в объятия нежеланных партнеров. Но не всех. Из принятых летом 1924 года решений наиболее важным было то, которое определяло, что для коммунистов Гоминьдан как бы расколот надвое: с левым крылом можно договариваться и вести дела, с правым — бороться всеми доступными методами.
Суть этого подхода Мао выразил многозначительной китайской поговоркой, в буквальном переводе означающей «поставить в спальне две кровати и разделить хозяйство». Другими словами, если единый фронт ассоциировался у КПК лишь с левым крылом Гоминьдана, приверженным тем же идеям, что и коммунисты, то кто-то из двоих был явно лишним. Только кто?
Казалось, КПК стояла на месте. Пополнение рядов партии происходило крайне медленно, рабочее движение зашло в тупик. Несмотря на пропаганду Коминтерна, заявлявшего, что пролетариат истосковался по идеям коммунизма, китайский рабочий класс почти не интересовался политикой. Вся энергия КПК ничего не стоила в каждодневной битве человека за выживание. Многие видные члены партии, придя к выводу, что лишняя кровать в спальне ни к чему, выходили из КПК и начинали делать карьеру в Гоминьдане. Мао не решился на такой шаг, но на протяжении года становился все более замкнутым и подавленным. Молодой хунаньский коммунист Пэн Шучжи, посетив Шанхай после трех лет учебы в Москве, нашел своего земляка апатичным и вялым: «Выглядел Мао отвратительно: похудел так, что казался еще выше, чем был на самом деле. Лицо бледное, с нездоровым зеленоватым оттенком. Я испугался: уж не подхватил ли он туберкулез, как многие наши товарищи?»