Манускрипт с улицы Русской

—Тебя возьмет, это уже ясно, — сказал, заметив, что у Антоха чернеет уже второй зуб. — Только ты не спеши покидать Рогатинца, еще не время...

— Да, ты много знаешь, но не все. Я... А ну-ка налей, черт, коль уж пригласил меня за стол. О-о, хватит. Хе-хе-хе, благодать! Я этого Рогатинца... Я ничего не имею против него, он так же, как и я, — за веру православную, но гордыни его терпеть не могу. Поднял руку на самого епископа, как это так: за православную веру и — против православного епископа? Я ключ от братской кассы, слышишь, ключ передам его преосвященству, а он пошлет кого нужно, чтобы деньги, собранные у епископской паствы, святой церкви вернуть...

— О, это интересно, — прищурился черт. — Но все равно, не торопись, Антох... — Он кивнул Блазию, чтобы тот наклонился, и что-то шепотом сказал ему на ухо.

Блазий долго смотрел на черта мутными глазами, будто не понимая, что тот ему сказал, потом пожал плечами:

— Папу чтобы признал? А какое отношение имеют черти к папе и вообще к церкви?

— Какой ты глупый... Где нет ксендзов, попов, там и чертей не бывает. В мире, Антох, все создано по образу и подобию господнему. Король подобен богу, ты же на болотного черта похож. Бог создал ад, чтобы наказывать людей, а короли — тюрьмы. Разве львовский палач не служит старосте, разве староста может обойтись без его? Ну, а что не сидит с ним за одним столом, так и мы не сидим с папой, даже с архиепископом — верно?

— Да оно будто бы верно, — пытался понять чертовы слова Блазий. — Но почему ты тогда против патриарха?

— Ведь они туркам служат или Москве. А мы в Речи Посполитой живем. И твой Балабан — тоже. А Польша — под началом папы. Поэтому должны и Балабан, и все православные епископы понять, что не турецкий, не московский хлеб они едят! — уже сердился черт. — А ты чье вино пьешь?

— Да и то правда... Действительно! — трезвея, сказал Антох. — Но, братец, тогда нужно изменить своей вере...

— Вере? — засмеялся черт. — А что такое вера? Ее ведь сами люди придумали. А ты, Антох, разве не человек? Почему кто-то, а не ты сам, должен распоряжаться твоей совестью? Почему Рогатинец проповедует свое, а ты не можешь? Ведь думаешь-то ты иначе, чем он, я вижу. Ты же не червь, чтоб тебя бог взял, пан Блазий, а человек!

— Да. Я все время так думал! — ударил себя в грудь Блазий. — Но мне, темному, втолковывали другое — постоянно унижали, хотели, чтобы я был слугой. А я хочу быть паном. Слышишь, черт, — паном!

— Слышу, как же... Больше не пей, Антох, ты уже готов. Запомни только: изо дня в день вбивай в голову Балабану, к чему стремится простой люд. Ты же пока что простой. Погоди... Отныне ты имеешь право каждый день садиться за этот столик — тебе всегда подадут кусок хлеба, рыбу и кружку пива.

В сумерки черт вывел Антоха из пивной, взял под мышку и понес его по тому самому переулку, по которому он сегодня шел, следя за полетом голубя. Бросил в кусты возле королевского арсенала, вытер о штаны руки и провалился сквозь землю.

На следующий день Соликовский мастерил из конской шерсти куклу — Антоха Блазия.

... Послание от Ипатия Потия мелко дрожало в руке епископа Балабана. Он еще и еще раз перечитывал его и не мог поверить, что его, династического владыку, так подло поймали в ловушку брестский епископ Потий и слуцкий епископ, обжора и развратник, Кирилл Терлецкий.

Да разве не они, такие рьяные руснаки, такие ревнители православия, а наипаче митрополит Рогоза, хулили его и отлучали от церкви за войну с братством? А сами тайком, чтобы заполучить хорошие места, согласились на унию с костелом, и теперь они вместе с Соликовским сами расправятся с братством, а ему, Балабану, вместо белого митрополичьего клобука приход Николаевской церкви отдадут... Потому что не послушал Блазия. Боже, откуда он мог знать, что устами этого мерзавца говорит сам Соликовский? А сколько раз хотелось Балабану, испуганному разгневанной паствой, побежать к архиепископу и на коленях просить, чтобы освободил из патриаршей неволи. Но побоялся — как воспримут это православные епископы и митрополит? Лисицы... Волки!

«Извещаю сим, — Балабан еще раз перечитывал послание Потия, — что я и луцкий владыка Кирилл Терлецкий, посоветовавшись с митрополитом Михаилом Рогозой, решили совершить богоугодное дело — освободиться от оков патриархов, которые продали себя неверным и хотят нашу несчастную, слепую церковь, уподобившуюся синагоге, отдать на глумление московскому царю, и осенить римским апостольским крестом всю неграмотную, неукую Русь, этот плюгавый сброд, называющий себя украинским народом. Ты же, Гедеон, благородную рать начал против быдла и глупых простаков, и когда мы тебя усовещали, то с тем токмо намерением, чтобы ты понял, что только в союзе с римской церковью можешь их победить. Ты этого не хотел понять и поэтому не можешь быть первым среди нас. Но если не хочешь быть последним, приезжай в Брест. Когда мы вернемся из Рима, благословленные папой, примем тебя, и ты подпишешь акт унии».