Манускрипт с улицы Русской

— О Русь, земля моя... — вздохнул Гавриил. — Богата еси глубокими озерами, широкими реками, крутыми горами, густыми дубравами, токмо судьбой позабыта... Думаю не раз, хлопче, и богохульной той мысли страшусь: недобрый наш бог. Почему вместо грешного Адама не создал праведного? Не хотел... Ему скучно было бы без грешного люда, который можно карать и принимать от него раскаяние. А вельможи уподобились богу и по его примеру властвуют...

Ой, зiйшлися люди, горiлка ся пила,
Коло мого серця жура тугу звила...

Яцко Русин умолк, повернул голову к Арсену, тихо промолвил:

— Пришел, Агасфер... А что, многим сильным мира сего доставил удовольствие? А по-ихнему петь так, вижу, и не научился. И выгнали...

— Не коры, Яцко...

— Не корю... Может, и правду говорил Владыка: зря я пропил свой талант. Портрет святого со свиными ушами пропал, а те лубки...

— Ничто зря не проходит, брат. Я у тебя многому научился.

— Молчи... — Яцко закрыл глаза и больше не открывал их.

— Он сейчас умрет, — сказал Гавриил.

— Я останусь у вас, — склонил на гусли голову Арсен.

— Нечего тебе тут оставаться, еще еси сильный духом и телом. Тебе надо идти защищать Олесскую землю...

— И вы с ними? Не думал.

— Не с ними — с нами. Разве Свидригайло воюет? Мы боремся, весь русинский люд... Ты знаешь Осташка из Олеско. Сообщи ему, что делается в Вавилоне, я не могу все разузнать, да и силы уже не те. Слышал, там собирается войско...

— Собирается...

— Вот и возвращайся туда — тебя еще не изгнали из ихнего рая. Вот и слушай, хорошо слушай. Иди. А Яцка мы сами похороним...

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ ПРЕДАННЫЙ ПРЕДАТЕЛЬ

— Я умываю руки, умываю руки! — кричал Свидригайло гуситскому, луцкому и олесскому посланцам, стоявшим в его шатре. — Ха, война смердов под водительством Свидригайла! Бедняки, ремесленники, опришки назвали меня своим вождем... Меня, сына Ольгерда, внука Гедимина, объявила предводителем смердящая чернь! Это вы, хитрецы и бунтовщики, виновны в этом!

Свидригайло стучал по столу булавой, ее стальные листы вдавливались в дерево, он вырывал рукоятку вместе со щепками, красное лицо князя пылало от гнева и выпитого вина.

Было время после спаса. Дождливое лето, способствовавшее уничтожению под Луцком и Олеско ядра королевских сил, сошло ливнями; полосы осеннего голубого неба проглядывали сквозь серые кучевые облака, — шло к хорошей погоде, при которой легко брать твердыни меньшими в десять раз стрелами и ядрами, ибо легче дать решительный бой на твердом, утрамбованном поле.

Надо было немедленно использовать момент — через неделю будет поздно; осада Олеско и Луцка снята, на Подолье Федор Острожский разбил отряды Менжика и Казимира, а Свидригайло не только не выступает с двумя тысячами войск из Степани, что над Горынью, он еще вызвал с Подолья Федора Острожского и держал его в своем лагере до тех пор, пока Михаил Бучацкий, оборотень и изменник, не захватил Каменец. Поступок великого князя Свидригайла свидетельствовал о явной измене русинским князьям и боярам, которые посадили его трон и возлагали на него все надежды; он же сваливал вину на них за нарушение условий ведения войны.

Распространился также слух о том, что Свидригайло женится на сестре Бориса Тверского Анне. В польском лагере об этом еще ничего не знали, а в русинском трактовали шаг Свидригайла по-разному. С одной стороны — у них будет православный союзник, но — если Свидригайло изменит — захочет ли Борис выступить против зятя?

— Сварил ты много пива, князь, и во многих котлах, пить же его придется всем нам, но и тебя не минет чаша Сия, — сказал, сдерживая гнев, Василий Острожский. — В союзе с нами ты стал великим князем, без нас не будешь. Только мы не изменим тебе, потому что ныне некуда нам от тебя податься; поляки же, с которыми ты едешь переговоры, тевтонцы, на которых возлагаешь большие надежды, даже литовские князья сотрут тебя в порошок, если только отбросишь нас. Не любят тебя — ты знаешь это. А мы... Сколько наших бояр сложили головы, дважды вызволяя тебя из кандалов, во имя свободы Литво-Руси. Что ты теперь делаешь? И почему? Моего отца Федора, который очистил все Подолье от королевских воинов, зачем держал две недели в Степани?

— Нездоров был твой отец, — потупил голову Свидригайло, лукаво блеснув исподлобья глазами. — Душой больной. Стар он стал, много молится, а меч дрожит в руках... Сейчас же князь Федор на Подолье...

— За то время, пока ты лечил его от недуга, приставив к нему стражу, подольские замки заняли польские гарнизоны. Ты, князь, испугался моего отца, ты боишься нашего могущества и от страха подрубаешь сук, на котором сидишь.

Вперед вышел соратник Прокопия Лысого Вильгельм Костка.