Манускрипт с улицы Русской

Арсен шел по переулкам, забитым камнями, отбросами, мусором, проходил мимо деревянных хижин и вспоминал слова мастера Владыки: «Тут жила, кипела и красовалась своими теремами, храмами и замком столица Льва. Это все, что осталось от нее. Польский король Казимир сжег ее дотла, а корону, трон, украшенный бриллиантами, клейноды, золотые кресты с церквей, серебро, даже мантию Льва — все вывез в Краков. Пепелище оставил русинам, пленным татарам, евреям, армянам и сарацинам. Потом все они проникли в Новый город — армяне основали свою епархию, — только русины остались здесь. Почему, спрашиваешь? Лядский то город, сказали, забыв, что своими руками возводили его, и на пожарище построили свои халупки, чтобы только быть поближе к уцелевшим от огня церквам. Потом опомнились, ходили на поклон к бургграфу, но было уже поздно. Только нескольким семьям художников, ювелирам и литейщикам разрешил патрициат поселиться на Соляной улице, которая ныне называется Русской. Потому что кунштмайстров своих у них было мало. Там и я живу».

В памяти Арсена всплыл образ известного художника — солидного человека с черной курчавой бородкой, его спокойная речь, и сердце гусляра наполнилось радостью: завтра он найдет своего старого друга и будет в этом чужом городе не одинок.

В пустой корчме мерцали две свечи: за стойкой и на краю длинного стола. Арсен вошел под закоптелый свод корчмы, присел с краю — корчмарь-армянин уже стоял возле него в заискивающе выжидательной позе — и заказал рыбу и вино.

— Переночевать есть где? — спросил.

— Были бы деньги, — ответил корчмарь, ставя на стол кружку с вином и жареную рыбу на медном подносе.

— Деньги есть, — ответил Арсен.

Он был голоден, глотал рыбу большими кусками, запивал крепким вином — хмель быстро туманил голову. «Где-то там друзья пьют за здоровье невесты», — снова больно сжалось сердце. Арсен взял гусли, прикоснулся пальцами к струнам и вполголоса запел песню пьяных краковских жаков, которая выражала смысл их жизни:

In tabernis quando sumus
Nescimus, quia ets humus,
Ybi multus timet mortem
Seb pro Baccho mittunt sortem

[24].

В темном углу кто-то зашевелился, заскрипела скамья, чья-то фигура придвинулась ближе к свету, и Арсен увидел перед собой худого, кожа да кости, желтолицего мужчину неопределенного возраста. Глаза у мужчины болезненно блестели, он пьяно покачивался, присматриваясь к Арсену.

— Кто ты? — спросил Арсен.

— Агасфер... — ответил мужчина.

— Агасфер? Но ведь ты на еврея не похож, почему же называешь себя именем вечного жида-скитальца, не позволившего Иисусу отдохнуть в своем дворе, когда тот восходил на Голгофу...

— И ты Агасфер, хотя не еврей тоже. Разве ты не бродяжничаешь? Агасферы все мы. А за что терпим унижения — ведь мы давали приют и ляхам, и венграм, и литовцам...

Худой мужчина покачивал головой и говорил тихо, будто сам с собой.

— И ты пришел в Вавилон. А зачем? Бог тут давно смешал все языцы, а русинский съел. Ага, ты думаешь, что знаешь язык, который понимают все люди, — музыку. Ха-ха!.. Ты же еще ничего не слыхал о новом артикуле, который издал краковский бискуп... «Лишить таинства причащения комедиантов, шатающихся по корчмам, — велит он. — Только тех, что веселят королей, князей и магнатов, тех причащать и щедро вознаграждать за работу». А ты думал, что твой язык поймут все... Не-ет, тебя еще будут учить, семь связок веников поломают дидасколы на твоей спине, пока ты заговоришь на их языке. Или, может, уже умеешь говорить на панском языке?

— Не пойму, о чем ты...

— Поймешь... Я тоже думал, что владею понятным для всех вавилонян языком — красками на полотне. Но меня изгнали из цеха, потому что я больше не хотел доставлять удовольствия вельможам, хотя прежде делал это охотно. Разве не я расписывал спальню короля Ягайла в краковском замке?

— Кто же ты? — наклонился через стол Арсен: ему показалось, что он когда-то встречался с этим человеком.

— Я — кающийся грешник. Покойник, грешивший при жизни, а на том свете не обретший покоя. Я — на том свете. Ребенок, ударивший мать в грудь, становится кающимся в прегрешении. Сытый богач, отнявший у бедного кусок хлеба, — тоже. Поп взял деньги, а службы не отправил. А за что я? Нарисовал морду архиепископа без прикрас!.. Ха-ха... — Он, не спрашивая Арсена, опорожнил его кружку до дна.

— Послушай-ка, мил человек, — протянул к нему руку Арсен. — Ты случайно не знаешь мастера Симеона Владыку?

— Знаю. Он делает витражи в католическом кафедральном соборе и берет по двадцать грошей за окно. Я не хотел... А ты иди, иди, развесели короля. Ягайло часто наведывается в Вавилон... Чего так смотришь на меня, Арсен, скомороший Агасфер?

— Челядинец... Яцко Русин! — воскликнул Арсен. — Что с тобой случилось?..

— Узнал... А я тебя — сразу. In tabernis quando sumus... Ты же научил нас петь эту песню... — прошептал пьяный художник, опустил на стол голову и уснул.

— Корчмарь, — позвал Арсен армянина, — постели нам обоим.