Читаем Манускрипт с улицы Русской полностью

— Кто они? Чьи? — шепотом спросил Марк.

— Не знаю, но не Даниловича, — ответил Зиновий тоже тихо. — Ты гляди, какие оборванные, грязные... А может, это те, что из-под Москвы... Говорил отец: разбегаются. Так им и надо, зачем шли... Думали — непобедимые, всемогущие. Надавали им русские... Еще бы и отсюда их, с обеих сторон... Марк, когда вырастем...

— Но почему они тут? Может, хотят напасть на замок?

— Фю-и-ть, куда им до замка, таким оборванцам? Олесский замок не могло когда-то взять пятидесятитысячное войско... Но коня вспугнули, не придет...

— Подождем еще немного.

Солнце поднялось над Вороняцким кряжем, бросило сноп света вдоль гаварецкой долины на противоположную гору и осветило на ней зеленую лужайку, окруженную старыми буками.

И тогда из-за седых стволов буковых деревьев на лужайку вышел дикий конь. Белая масть окрашивалась в лучах утреннего солнца в бледно-розовый цвет, густая грива спадала с обеих сторон на шею. Стройный конь поднял к солнцу голову и громко, радостно заржал.

В долине фыркнули стреноженные тощие кони, но ни один из них даже головы не повернул в сторону теперь уже огненно-красного коня, который, увидев их, заржал еще раз.

Мародеры оглянулись и оцепенели от удивления, увидев такое чудо. Ослепительное видение, символ воли и необузданной силы — дикий конь ржал, словно насмехался над стреноженными собратьями и их погонщиками. Смотрели и не верили: на вытоптанной копытами земле, где все в упряжке, спутано, взвешено, отобрано, гуляет свободный конь?

Поручик Лисовский поднял руку, призывая жолнеров к тишине. Он бесшумно подбежал к тому месту, где лежали котомки вояк и оружие, нашел аркан и, крадучись, начал взбираться по крутому склону к лужайке, где стоял конь.

Хлопцы заметили поручика, когда тот подошел к коню на расстояние длины аркана. Они сначала не могли понять, почему крадется он, что ему надо, но вдруг увидели, как над головой коня взвилась петля аркана. Зиновий вскочил и закричал:

— Вйо, вйо-о-о!

Конь сорвался с места и стремительно помчался по голому кряжу. В воздухе свистнул аркан, а потом произошло точно так, как тогда, когда Зиновий стоял на крыше дома Гуттера и ему мерещились гаварецкие полонины: конь в беге резко закинул голову, надрывно заржал и осел на круп; аркан натянулся, как струна; «вйо-о-о!» — закричали Зиновий и Марк, и конь рванулся с места. Шнур впился в шею коня, он задыхался, храпел, но устремлялся вперед, таща по склону мародера; из лагеря бежало несколько человек на помощь, они поднимались на гору, по одному цеплялись за аркан, дикий конь, обессиленный и еще не побежденный, сопротивлялся, но силы были неравные. Вдруг он повернулся, и поскакал в ту сторону, где стояли хлопцы; аркан снова натянулся, и конь упал на колени передних ног.

Зиновий добрался до аркана, вытащил нож; шнур был тугой и крепкий; он резал, пилил, рубил его и наконец разорвал. Мародеры покатились по холму вниз, конь встал на ноги, заржал и бешеным галопом помчался к пылающему диску солнца.

Усталый Зиновий лежал на траве и в этот момент снова услышал печальную песню матери: «Ой, Дунаю, Дунаю, чому смутен течеш?..», перед глазами стоял отец, отягощенный панской службой: на устах угодливая улыбка, а в глазах — горечь; песня матери, казалось Зиновию, звучала все громче, вливаясь в душу воплями подневольных олесских поселян, но предсмертный стон казненного Наливайко, доносившийся откуда-то издалека, заглушал эту песню...

Зиновий поднялся, взял Марка за плечо и сказал:

— На воле мой конь, на воле... Придет время — и оседлаю его, мой друг.

На Афоне, в тесной келье Руссикона, откуда видны только небо да синие воды Эгейского моря, тосковал мних Иван Вишенский по далекой родине. Он не знал, что творится, что зреет в родимом краю, стонал, словно седой альбатрос в непогоду, плакал и молился за Украину.

Львов — Олеско

1976 — 1978

<p>МАЛЬВЫ</p>

<p>ГЛАВА ПЕРВАЯ</p>

Разве вы не ходили по земле и не видели, каким был их конец? Были они могущественной силой, но ничего не может ослабить аллаха ни на небе, ни на земле.

Коран, 35-я сура, пророческая

Весной тысяча восемнадцатого года гиджры[127] вместе с многими галерами, каторгами и паштардами к Кафской пристани причалил небольшой турецкий фрегат. С него сошел на берег седобородый мужчина в белой чалме и в сером арабском бурнусе. Его лицо пряталось в густой длинной бороде — трудно было определить возраст старца, но был он древний, как мир, и в глубоких темных глазах его таилась мудрость многих поколений.

Старец упал на колени, склонился к земле и прошептал:

Перейти на страницу:

Все книги серии Библиотека «Дружбы народов»

Собиратели трав
Собиратели трав

Анатолия Кима трудно цитировать. Трудно хотя бы потому, что он сам провоцирует на определенные цитаты, концентрируя в них концепцию мира. Трудно уйти от этих ловушек. А представленная отдельными цитатами, его проза иной раз может произвести впечатление ложной многозначительности, перенасыщенности патетикой.Патетический тон его повествования крепко связан с условностью действия, с яростным и радостным восприятием человеческого бытия как вечно живого мифа. Сотворенный им собственный неповторимый мир уже не может существовать вне высокого пафоса слов.Потому что его проза — призыв к единству людей, связанных вместе самим существованием человечества. Преемственность человеческих чувств, преемственность любви и добра, радость земной жизни, переходящая от матери к сыну, от сына к его детям, в будущее — вот основа оптимизма писателя Анатолия Кима. Герои его проходят дорогой потерь, испытывают неустроенность и одиночество, прежде чем понять необходимость Звездного братства людей. Только став творческой личностью, познаешь чувство ответственности перед настоящим и будущим. И писатель буквально требует от всех людей пробуждения в них творческого начала. Оно присутствует в каждом из нас. Поверив в это, начинаешь постигать подлинную ценность человеческой жизни. В издание вошли избранные произведения писателя.

Анатолий Андреевич Ким

Проза / Советская классическая проза

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза