Манчестерский дневник

Был ранний час и всё было ещё закрыто. На улице, несмотря на март, ощущалось по-сибирски прохладно и пасмурно. Тогда с автобусной остановки привели ноги Леви к большой вывеске с пронзительно синими неоновыми огнями — Аэрофлот. Леви ходил туда-сюда перед закрытой дверью, приобретя за много проведённых в Учреждении лет привычку так ходить и так ждать, совершенно погружаясь в неведомые другим миры своих мыслей. Сейчас он был в полной эйфории. Если кто-нибудь теперь спросил бы — знаешь, что такое счастье, то Леви смог бы чётко и сразу ответить на этот вопрос.

Он даже не думал о том, что он делает здесь перед кассами Аэрофлота с четырьмя рублями в кармане, которыми осчастливила его администрация лагеря. У него, правда, был ещё билет в общий вагон до Москвы от доброй администрации, которую не интересовало, что на такие расстояния в четырнадцать дней пути существуют лишь плацкартные, купейные и мягкие вагоны. Не интересовало её также и то, что отпущенный на свободу гражданин направляется по «месту прописки» в небезызвестный город Ленинград, находящийся в шестистах километрах от Москвы. Администрация думала, наверное, так: «Мы добрые и щедрые, и вот тебе билет и четыре рубля, а если вдруг не хватит и ты попытаешься „достать“ так, как не положено, то мы с радостью примем тебя обратно на следующую пятилетку.» Обычно такой трюк срабатывал, и недавно освободившиеся возвращались вновь к заскучавшей администрации на новый срок. Порой даже в течение нескольких дней. Все были довольны и при работе.

Внутри офиса внезапно заморгали люминесцентные лампы и всё помещение наполнилось ярким светом. Начинался рабочий день. Леви спокойно вошёл внутрь:

— Доброе утро. Мне нужно лететь в Ленинград, — произнёс он.

Даже не подходя к стойке и не глядя на клиента, какой-то голос из глубины помещения механически и сухо ответил:

— Ни в Ленинград, ни в Москву билетов на сегодня нет.

— А на когда есть? — скорее из автоматизма, чем любопытства, спросил Леви.

— Есть через две недели, — ответил тот же голос.

Леви стоял у стойки, у него не было ни разочарования, ни отчаяния, вообще никаких эмоций, кроме всеобъемлющего чувства продолжающегося счастья. Он размышлял о том, что если бы его просьбу о материальной помощи в двадцать пять рублей удовлетворили, хватило бы этих денег на доплату за плацкартный вагон. Он ещё дрожал и от общего волнения — быть или не быть: день Освобождения выпадал на воскресенье, и администрация лагеря могла освободить как в понедельник, так и в субботу, дрожал от бессонной ночи, литров выпитого чая, ходьбы «туда-сюда», парализующей неизвестности до момента пока не пришёл с документами лейтенантик и не зачитал: «имя, фамилия, с вещами на выход».

Женский голос неожиданно вывел Леви из этого лабиринта воспоминаний:

— Ой, милый, да ты что, из тюрьмы что ли освободился?! — Подошедшая женщина слегка испуганно рассматривала левин потрёпанный, казённый гардероб.

— А где ты сидел, милый? А сколько? А хочешь ли покушать? — другие женщины-сотрудницы подтягивались к стойке, по-матерински сочувственно разглядывая Леви. Они дружно взяли упирающегося Леви под руки, привели к себе в кабинет, накормили, попричитали и, собрав еды, вопреки протестам, дали этот продпаёк ему с собою в дорогу. Эти добрые, русские женщины! Они стояли и рассказывали, как бы сами себе: А у меня вот сын сидит за то-то и за то, а у меня муж… У кого-то брат. Не встречал ли случайно?

«Милые и сильные русские женщины, кого видели вы тогда во мне, исхудалом и измождённом? Своего мужа? Брата? Сына?» — думал Леви, сидя в самолёте у иллюминатора и поглощая ножку куры с картофелем, такое царско-сказочное блюдо! Самолёт летел сквозь облака, мягко и тихо. Не было времени, не было волнений, было лишь счастье, которое Леви ощутил впервые за свои двадцать три года…

Он смотрел через этот кружок на синеву, белые барашки и на душе было тепло и блаженно. Леви вспоминал ту тюремную сибирскую больничку, в которой он находился в феврале этого года, такие же солнечные и приветливые дни, как он лежал на койке с учебником также у окна, через решётку смотря на переливающиеся на солнце сосульки, переполненные весенним эликсиром; сосульки капали этим эликсиром на снег и извлекали из сугробов бодрящую музыку, именуемую капелью. Тогда ему в палату принесли пересмотренный приговор Верховного суда СССР: вместо изначальных 14,5 лет лишения свободы приговор был пересмотрен и срок так пересчитан, что Леви должен был покинуть эти места уже в мае. Чуду было трудно поверить. Леви ходил, как околдованный: эта сибирская весна, приветливое солнышко, призрачная музыка капели, и вот… Почти Освобождение. Время перестало существовать. Через сколько-то дней в палату вошёл офицер из спец. части, назвал фамилию Леви -