Манчестерский дневник

Вот и нужная остановка. Место выхода. Они вместе с семенящим и слегка колышущимся жирком начальником идут в сторону промзоны. Унылый пустырь, окружённый дырявым забором, украшенный убогим венчиком обломанных, заржавелых колючек. Мы добросовестно начинаем считать багряные тыквенноформенные агрегаты. Потом пишем. Опять считаем. Те же поддоны, те же цилиндры в краске цвета запёкшейся крови, называемые моторами.

— Подсчитали! — восклицает еврейский толстячок, облегчённо вздыхая и ставя заключительную закорючку на помятом, желтоватом листе. Потом немного пройдя в сторону проходной, поворачивает свою полное лицо к Леви, становится сосредоточенным, напряжённым:

— Ты знаешь… Ты, наверное, заметил, — начал мямлить он, — что моторов, которые мы считали, недостаёт. Но, это — ерунда. Эта недостача — пустяки, каких-то сто тридцать — сто пятьдесят тысяч рублей. Ты, главное, сейчас подпиши Акт о приёмке, а потом мы с руководством с тебя их, эти моторы, спишем, — и, после паузы, ухмыльнувшись, добавляет: — ещё и премией наградим.

Леви молчит, переваривая услышанное. Толстячок, соображает быстрее и похлопав Леви по плечу, одобрительно утешает:

— Ничего страшного. Бывают недостачи и побольше. Разберёмся. Завтра придёшь на работу с утра и подпишешь «Акт о приёмке».

Его слова звучат, как окончательное решение, но Леви решительно не согласен. Леви не согласен, но не знает, как об этом сказать и надо ли говорить вообще. Как-то его хороший знакомый адвокат Александр Осоцкий сказал:

— Знаешь девиз лётчиков? «Не знаешь, что делать — не делай ничего»!

Леви не знал, следовал ли господин Осоцкий этому девизу, но сам он принял его на вооружение, и от случая к случаю ему следовал. Сейчас был, видимо, один из таких случаев. На эту работу он никогда больше не пошёл.

Старенький скрипучий троллейбус также медленно, а, может, ещё медленнее, тянулся в обратный путь, и также, как и в начале маршрута, потянулись воспоминания через посеревшую, в цвет неба родного города, левину голову. Только были эти воспоминания не воспоминаниями о любви и успехах, а воспоминаниями о безвозвратно ушедшей юности, о неизбывной надежде на Освобождение, о Свободе. Как недавно это ещё было! Этот день 18 марта. День Парижской коммуны. День, утром которого он ещё стоял на пороге невообразимо высоких ворот колонии Иркутской области и день, когда он уже, пройдя по, тогда ещё проспекту Огородникова, стучал в дверь квартиры, где жила его мать, где когда-то, вечность назад, жил он сам.

18 марта — день Парижской коммуны

Леви сделал первые шаги за ворота учреждения и остановился ошеломлённый: весь мир был цветной! Его взору предстало бескрайнее поле с ржавой травой, над которым кружились плотные облака колючих снежинок. Он стоял так и смотрел на эту бесконечную снежную игру. До сознания доходило, что не только мир имеет краски, но и воздух имеет вкус. Такой упоительный, свежий, ледяной запах летящего снега, запах невспаханного поля, прошлогодней травы — такой сумасшедший запах Свободы!!!

В этот день из учреждения освобождались два человека: «ООР-овец» (особо опасный рецидивист) и Леви, оправданный «под чистую». До ближайшей остановки единственного транспорта — старенького автобуса, фыркающего тучками дыма и бензиновыми выхлопами, было необозримо далеко. Рецидивиста, в просторечии «ооровца», сопровождал молоденький лейтенант на казённом «газике», ему «автобусик» был не нужен. Такие были правила в учреждении, что всех таких ооровцев всегда необходимо сопровождать, в данном случае — даже прямо к самому дому.

— Вы меня до Иркутска не подвезёте? — спросил Леви, уверенный, что сейчас они все вместе отправятся в эту первую свободную поездку. Но ответ был неожиданный:

— Не положено. Ты теперь свободный человек и передвигаешься сам по себе.

После этих слов дверь армейского джипчика-«Уазика» пронзительно лязгнула, мотор прорычал своё «Не унывай!» и машинка быстро уменьшившись, вскоре исчезла из поля зрения совсем, оставив после себя облако вонючего сизого дыма.

Леви было всё равно, едет он или идёт — он шёл вперёд, прочь от этой высоченной стены, укутанной колючей проволокой, от неприступных железных ворот высотой с трёхэтажный дом, вперёд и вперёд, дальше и дальше. Ветер дул с силой навстречу, снежинки били и кололи лицо, стараясь повернуть Леви обратно, вернуть в учреждение. Но всё, что делали снег и ветер представлялось Леви лишь лаской, а вернуться в учреждение, как ему казалось, не заставили бы ни дикие звери, ни непроглядная тьма, ни ядовитые насекомые. Леви шёл и шёл, пока, через какое-то время, не оказался на автобусной остановке.

Автобус подпрыгивал на ямах и ухабах, нёсся по направлению к Иркутску. Несмотря на ранний час пассажиров было достаточно, но Леви не допекала давка: сообразительный народ, видя потёртую фуфаечку Леви, прямоугольный след от фамильной срезанной бирки, короткую стрижку, предусмотрительно раздвинулся, образовав вокруг ровное пространство. Так, окруженный таким вниманием, оказался Леви ранним утром в негласной столице Сибири — Иркутске.