Малый дом в Оллингтоне. Том 2

В этот день британская корона, мне кажется, также ровно ничего не получила от Джонни Имса за то жалованье, которое ему выплачивалось. Но, по правде говоря, до этого времени усердие на службе со стороны Джонни полностью отвечало требованиям, так что, к величайшей досаде и зависти Кредля, Фишера и других непосредственных сослуживцев и товарищей, повышение Джонни по должности было во всем управлении сбора податей делом несомненным. Предназначенное ему место, по слухам, принадлежало к числу тех, которые в мире государственной службы считаются настоящим раем. Ему предстояло, как гласила та же молва, сделаться личным секретарем первого уполномоченного в управлении. Эта перемена предоставляла ему возможность оставить большую, не покрытую коврами комнату, в которой он сидел за одной конторкой с другим человеком, к которому он чувствовал себя приковаллым постыдным образом, как должны чувствовать себя две собаки, посаженные рядом на цепь. Эта комната представляла собой нечто вроде медвежьей ямы, где сидело от двенадцати до четырнадцати человек. Каждый день около часу пополудни в ней являлись оловянные котелки, придававшие ей вид далеко не аристократический. Старшина комнаты, некто мистер Лов, который, как все допускали, непосредственно ею заведовал, был клерк старой закалки, угрюмый, грузный, нечестолюбивый, проживавший в отдаленном конце Ислинтона и за пределами управления, не известный никому из своей меньшей братии. Все вообще сослуживцы его были такого мнения, что он создавал этой комнате весьма дурную атмосферу. Часто и очень часто производил в этой комнате большое волнение официальный «индюк», в своем роде главный клерк, по имени Киссинг, гораздо выше по должности и моложе по летам, чем джентльмен, о котором мы сейчас упомянули. Он выскакивал из собственного кабинета, расположенного по соседству, ходил торопливо, задирал нос, шаркал офисными туфлями, вникал во все мелочи, будто имел повод бояться, что вся государственная система приближается к скорой гибели, и всегда употреблял в отношении старшины комнаты грубые слова, переносить которые немногие из сидевших в комнате считали себя способными. Волосы у него всегда стояли торчком, глаза были выпучены, он обыкновенно носил при себе регистратурную книгу, засунув в нее палец. Тяжесть этой книги была ему не по силам и, подходя к тому или другому клерку, он не клал ее на конторку, а как-то швырял и через это сделался для всех ненавистным. Вследствие какой-то старинной размолвки он и мистер Лов не говорили друг с другом, а по этой причине при каждом случае, когда открывалась ошибка в книге, обвиняемый в этом молодой человек просил мистера Киссинга обратиться к его неприятелю.

– Ничего я не знаю, – говорил мистер Лов, не отводя лица от конторки.

– Я представлю об этом в совет, – отвечал мистер Киссинг и с огромной книгой исчезал из комнаты.

Иногда мистер Киссинг действительно представлял об этом в совет, и туда обыкновенно требовали мистера Лова и двух или трех молодых людей из его отделения. Конечно, никогда это не влекло за собой серьезных последствий. Виновные клерки получали замечания. Один представитель отводил мистера Лова в сторону и что-то говорил ему, другой отводил мистера Киссинга в другую сторону и тоже что-то говорил. После того представители, оставшись одни, начинали смеяться и говорили, что мистер Киссинг мелочный человек и что Лов всегда будет брать над ним верх. Впрочем, подобные вещи творились в более мирные дни, до поступления в совет сэра Рэфля Бофля.

Все это на первых порах забавляло Джонни Имса, но в последнее время становилось скучным. Он не любил мистера Киссинга, не любил и огромной его книги, с помощью которой мистер Киссинг всегда старался уличить его в каком-нибудь серьезном промахе, ему надоели выходки его товарищей, возбуждавшие вражду между Киссингом и Ловом. Когда помощник секретаря впервые сообщил Джонни намерение сэра Рэфля Бофля взять его к себе личным секретарем, когда он вспомнил уютную комнату, покрытую коврами, кожаное кресло, отдельный письменный стол, которые в случае такой перемены перейдут в полное его распоряжение, когда он вспомнил также и о том, что жалованье его увеличится на сто фунтов стерлингов и что при этом открывалась дорога к дальнейшему повышению, радость его была беспредельна. Но тут встречались своего рода неприятности, уменьшавшие восторг молодого человека. Нынешний личный секретарь, который был личным секретарем и при бывшем первом представителе, покидал этот земной рай единственно потому, что не мог выносить голоса сэра Рэфля. Носилась молва, что сэр Рэфль Бофль требовал от своего секретаря более того, что входило в круг его служебных обязанностей, требовал, чтобы секретарь служил и умел прислуживаться, так что Имс начал сомневаться в своей способности занимать это место.

– Почему же выбор пал на меня? – спросил Джонни помощника секретаря.

– Мы вместе совещались об этом, и мне кажется, что он отдает вам преимущество пред всеми другими, которых ему представляли.