Малый дом в Оллингтоне. Том 2

– Конечно, всякому приятно приобретать деньги честным трудом, чтобы иметь возможность жить приличным образом, а для вас это совершенно возможно.

– Ну, это зависит от понятий человека о приличии.

– Что до меня, то мои понятия об этом всегда были скромны, я всегда как-то приспосабливалась к жизни в свинарнике, разумеется, чистеньком свинарнике, с хорошей свежей соломкой для постилки. Мне кажется, что сделать из меня леди было бы большой ошибкой. Право, так.

– А по-моему, совсем не так, – сказал Крофтс.

– Это потому, что вы меня плохо еще знаете. Переодевание три раза в день не доставляет мне никакого удовольствия. Часто я это делаю по привычке, вследствие образа жизни, к которому нас приучили. Но когда мы переедем в Гествик, я намерена изменить это, и если вы когда-нибудь вечером зайдете к нам на чашку чаю, то увидите меня в том же кофейном платье, какое было на мне поутру, за исключением разве таких случаев, когда утренние занятия испачкают кофейное платье. Ах, доктор Крофтс, вам придется ехать под гествикскими вязами в совершенной темноте.

– Темнота ничего не значит для меня, – сказал Крофтс; казалось, что он не совсем еще решился уехать.

– А я так не люблю потемки, – сказала Белл, – я позвоню, чтобы подали свечей.

Но Крофтс удержал ее в то время, когда она уже протянула руку к колокольчику:

– Подождите, Белл. Вам не понадобятся свечи до моего отъезда, и вы не рассердитесь на меня, если я пробуду еще несколько минут, ведь вы сами знаете, что дома окажусь один-одинешенек.

– Рассердиться на вас, если вы пробудете еще несколько минут?

– Да, вы или должны рассердиться на это, или, если не рассердитесь, доставить мне несколько минут истинного счастья.

Доктор Крофтс все еще держал Белл за руку, которую он поймал, помешав ей взять колокольчик и позвать служанку.

– Что вы хотите сказать? – спросила Белл. – Вы знаете, что мы всегда так рады вашему появлению у нас в доме, как майским цветам. Вы всегда были для нас самым дорогим гостем, в особенности теперь, когда у нас столько хлопот… Во всяком случае, вы никогда не можете сказать, что я вас прогоняла.

– Вы думаете, что не скажу? – спросил Крофтс, не выпуская ее руки.

Все это время он не вставал со стула, тогда как Белл стояла перед ним, – стояла между ним и огнем. Белл хоть и занимала такое положение, но не обращала особенного внимания ни на его слова, ни на действия. Они находились друг с другом в самых дружеских отношениях, и хотя Лили частенько подсмеивалась над сестрой и говорила, что она влюблена в доктора Крофтса, но Белл давным-давно приучила себя к мысли, что между ними не существовало ничего подобного этому чувству.

– Вы думаете, что никогда не скажу? А что, если бы такой бедняк, как я, попросил руки, в которой вы отказали такому богатому человеку, как ваш кузен Бернард?

Белл моментально отдернула руку и сделала шага два назад через каминный ковер. Она совершила это движение так, как будто ее вдруг оскорбили или как будто мужчина произнес перед ней такие слова, с которыми не имел права обращаться к ней при каких обстоятельствах.

– Вот видите, я так и думал, – сказал Крофтс. – Теперь я могу уехать… и буду знать, что меня прогнали.

– Перестаньте, доктор Крофтс. Вы говорите совершенный вздор и как будто нарочно хотите вывести меня из терпения.

– Действительно, вздор. Я не имею никакого права говорить вам это, а тем менее теперь, когда нахожусь в вашем доме по обязанности. Простите меня, Белл. – В это время он тоже стоял, но не сделал ни шагу от своей стороны камина. – Простите ли вы меня до моего отъезда?

– За что же мне простить вас? – спросила она.

– За то, что я осмелился полюбить вас, и что я люблю вас с того времени, как вы себя помните, наконец, за то, что люблю вас более всего на свете. За это, я знаю, вы должны простить меня, но простите ли вы мне то, что я вам все это высказал?