— Косуке, что случилось...
— Пообещай, что научишься держать себя в руках.
— Я умею держать себя в руках!
Он наклонил голову, чтобы посмотреть на нее, а она сдвинула брови и отвернулась.
— Я бы сдерживалась, если бы люди не выводили меня из себя. Я не вредительница...
Он быстро поцеловал ее и, отступая, сказал:
— Ты не вредительница. Я никогда так не говорил. Но чтобы сделать все хорошо, есть способ получше, как говорит моя мама. Обещай, что ты будешь осторожна и не сдашься, как бы ни было тяжело. Делай все, что в твоих силах, и я тоже буду очень стараться, чтобы, когда мы встретились, мы могли делать, что угодно, и поехать, куда захотим, хорошо?
— Обещаю.
Она протянула мизинец.
— Обещаю.
Они скрестили пальцы.
«На следующий день после того, как мне исполнилось тринадцать, родители развелись. Я думаю, они тянули ради меня, но лучше бы они сделали это раньше. Я спросил, что будет дальше, надеясь, что больше не придется собирать клубнику. Но они не особо понимали. Отец переезжает в Нью-Йорк, и на этом их мысли кончаются. Так что сбор клубники продолжается, и больше ничего нового. Надеюсь, что когда-нибудь эти письма дойдут до тебя. Отец сказал, что почта в Японию, скорее всего, проверяется в первую очередь. Люди все еще боятся».
— Косуке Ямаучи.
«Косуке, ты еще там? Потому что если там, то я хочу сказать, что данное нами обещание становится сложнее сдерживать, чем старше я становлюсь. Я думала, Япония к этому времени станет мне домом. Что я стану настоящей японкой. Но даже здесь я выделяюсь. Моя личность слишком заметная, а поведение слишком нахальное. Я не разговариваю тихо, как другие девушки. Мне все интересно, и из-за этого во мне все кипит. И чем больше я пытаюсь приблизиться к японцам, тем больше Япония старается приблизиться к Западу. Я скучаю по Америке, которую едва помню. По тому времени до Белла Виста. Но в Белла Виста я встретила тебя. Ты был словно поле розовых цветов, выросших за забором среди колючей проволоки. Ты получаешь эти письма? Ты еще в Ирвине, в Калифорнии? Сжигает ли тебя солнце, когда ты, как и я, в поле? Ты там собираешь клубнику, а я по колено в грязной воде сажаю рис. Это не то, чего мне хотелось... они называют меня себялюбивой и испорченной, когда говорю им это. И я снова и снова думаю об этом. Что мне делать? Как нам попасть друг к другу, если даже наши письма не могут?»
— Кикуко Сато
«На планете есть только одна женщина, которая может расстроить меня до помешательства, и это ты, Кикуко. Последние два года мое сердце разрывалось после того, как я увидел тебя в TIME. Твое фото такое же потрясающее, как и ты сама. Кто бы ни сказал, что портрет стоит тысячи слов, забыл упомянуть, что эти слова в
— Косуке Ямаучи
«Тебя здесь нет. Почему тебя нет? Почему ты переехал в Нью-Йорк? У меня едва осталось денег добраться до Нью-Йорка. Как тебя найти? Косуке!»
— Кикуко Сато
«Нью-Йорк? Ты поехала в Нью-Йорк? Ради бога, не двигайся! Я прошу тебя. Я чувствую, будто схожу с ума. Я обижал людей и вытворял всякое, чтобы найти тебя, и теперь все это настигает меня. Отец болен, он вернулся к матери, страдая от разбитого сердца, потому что страна, которую он любил, не полюбила его в ответ... и еще выпивка. Нью-Йорк — большое и опасное место. Береги себя, пока я не приду к тебе».
— Косуке Ямаучи.
«Я уехала из города. Он меня пугает. Он словно Тюрьма Белла Виста — холодный, сырой, грязный, богачи смеются, как те охранники, а бедные умирают, как умирали мы. Мое фото наделало здесь шуму. Так что теперь я сижу с охранниками... богачами... но не могу смеяться с ними. И я поняла, что, наконец, научилась быть, как те девушки в Осаке. Я знаю, как больше улыбаться и меньше говорить. А если уменьшить того и другого... людям здесь такое понравится еще больше. Мое молчание — это тайна. Мир — забавное место. Если увидишь фото розовых кипрейных цветов на углу Бун Стрит и Женевского Бульвара, ты поймешь, где я, а я буду ждать тебя там».
— Кикуко Сато.