Махно. II том

В дверях появился князь Вяземский. Он согнулся пополам. Едва разогнувшись, подошёл к руке царицы.

– Нижайше припадаю к ручке Вашей сахарной, матушка. – Он глянул с улыбкой на Панина. – Разрешите, граф, отнять у вас матушку нашу благодетельницу?

– Извольте, сударь.

– С чем пожаловал, князь Михаил?

– Матушка, заступница. Час от часу не легче. Не успели с одним самозванцем сладить, так на его место ещё три объявились. Ну, прямо, гидра какая-то. В Воронежской губернии беглый солдат Орловского полка Гаврила Кремнёв объявил себя капитаном императорской службы. Так пособники подзудили его взять имя императора Петра-третьего. Людишек простых в уездах он смутил немало. Они встречали его с хлебом – солью и даже с колокольным звоном. Но ватагу свою разбойничью обучить не успел. Наш полк выступил против него. И как только дали по их порядкам несколько залпов, они и в россыпь.

– Взяли смутьяна? – спросила Екатерина.

– Взяли, матушка, как не взять. Пленили. Как прикажете с ним поступить? Может вздёрнуть, для острастки? – предложил князь Вяземский.

– Не надо. В Нерчинском остроге ему место, – царица вздохнула сокрушённо, – что делать с ними холопами, не знаю. Ведь хочу их освободить. Хочу! Но как? Если они сейчас бунтуют, то, что будут творить, когда свободу почуют?

– Рано им давать волю. Несмышленые они ещё. Помните беглого солдата Брянского полка Чернышёва Петьку? Его пленили. Били. И в Нерчу отправили. Так он и там стал воровать. Смутил охрану и местное население. Ему привели коня с провиантом.

– Да, вы что?

– Да, вот те крест! – князь перекрестился. – Просто, поразительно. Какой силы смутьян. Бежал на коне из острога. Добро, что недолго бегал. Поймали. Отправили в Мангазею.

Вошёл фаворит Григорий Потемкин.

– Здравствуй, душа моя, владычица. Разреши ручку твою поцеловать. Добрый всем вечер.

– Здравствуйте, князь, – ответили присутствующие. – Позвольте, князь Михаил, отнять у вас красавицу нашу всероссийскую.

– Здравствуй, Гришенька. Может, хоть ты меня порадуешь.

– Порадую, матушка, непременно порадую. Ещё одного бунтовщика изловили.

– Это ещё кого?

– Да, Федота Богомолова, что дерзнул объявить себя царём. Сначала-то он остерегался это делать, но людишкам он уж больно смышленым показался. Не поверили, что он бывший крепостной. Сами предложили ему сознаться, что он де царь. Он и согласился. Вот только, только получил я весть, что взяли его. Но до царского указа не дотянул.

– Нешто сбежал? – Екатерина подняла на фаворита глаза.

– Отдал Богу душу по дороге в острог.

– Так, ну довольно вам потчевать меня горькими новостями. Что у нас на юге?

– А на юге у нас, матушка, виктория. Вот от фельдмаршала Румянцева как раз и донесение поспело. Туртукаем овладел генерал-майор Суворов, который и сообщил ему так: «Слава Богу, слава вам; Туртукай взят и мы там!»

– Каков балагур этот Суворов. Хорошая новость. Не тот ли это Суворов, что сын генерал-аншефа Василия Ивановича?

– Да, государыня. Это он, тот самый Александр Суворов. Тот, что отличился в Восточной Пруссии под мазурским городом Кольбергом, по – ихнему, Колобжегом.

– А как он собой? Хорош ли?

– Умён зело. Талантлив. Чистый военный. Но собой не очень-то. Ростом невелик, тщедушен, негромогласен, да ещё и сутул.

– Ну, тогда пошлите Суворову Александру Васильевичу «Георгия второй степени» и звание генерал-поручика.

– Всенепременно, душа моя.

– Гришенька, а скажи мне, любезный мой дружок, как у нас обстоит дело с государственной казной?

– Матушка. Как ты сказала, так мы и поступили. Создали государственный банк.

– А бумажные ассигнации не забыли отпечатать?

– Да, как же это можно? Мы ничего не смеем забыть из того, что начертала твоя монаршая рука. Отпечатали ассигнации, и теперь у нас казна трещит от поступлений. Ты гений, матушка. Такое ни один русский царь не придумал.

– Молодец, Гришенька. Что-то подустала я сегодня. Проводи меня, дружок, в опочивальню.

В придорожном трактире за кружкой вина сидел казачий хорунжий. Поодаль, за соседним столом негромко вели разговор местные мужики.

– Так взяли его вместе со всей компанией, – полушёпотом докладывал один другому.

– Мой свояк говорит, что всех их пытали, – негромко сказал другой.

– Уже запытали. Насмерть, – безнадёжно махнул рукой третий. – Не знаю, как все остальные, а сам-то казак, сказывают, помер.

– Да ты, что? – первый перекрестился. – Вот ведь душегубы.

– Да, отдал Богу душу, – повторил второй и тоже перекрестился.

– Нету с ними, супостатами, никакого сладу, – перекрестился третий.

– Слушай, а может ошибочка вышла? Ведь ён, крепкий был мужик. Вон, глянь-ка за соседним столом сидит служивый. Не ён? Давай, поспрошаем. Эй, служивый? Иди к нам. Бери с собой кружку. Сидай. Потолкуем.

– Здоровы будем, мужички-казачки. Как поживаете? – присоединился к ним военный.

– Да, живём, как можем.

– Точнее, как дают.

– Ты сам-то, кто?

– Откуда будешь?

– Хорунжий Емельян Пугачёв. На побывке по случаю ранения. Но тоскливо мне тут. Вот завтра уже пойду обратно турок воевать. А то ить засудят. В войсках не до шуток.

– Ишь, ты… Фронтовик, стало быть.

– Фронтовик.

– Из какой станицы?

– Зимовейский.