– Да, да, Гришенька, ты прав. Остановимся на шарфе, – сказала Екатерина. Она встала, подошла к Дашковой. Обняла её. – Ты героиня, Катюша. Я обязана тебе. Если виктория будет наша, проси, что хочешь. Но как мы выдадим всё это двору и свету? – она обернулась к Алексею.
– Нажмём на обоих лейб-медиков. И на Кондоиди, и на Санчеса. Они грамотные лекари и напишут всё, что нам надо, – ответил Григорий. – А не напишут, так…
– Да, напишут, напишут, это по их части. Никто из них ерепениться не станет, – поспешил князь Михаил. – А в народ запустим слух, что император злоупотреблял вином, нередко доводил себя до полного изнеможения. В горячке творил престранные, а то и вовсе непотребные вещи. Вешал пойманных крыс за хвост. Завёл фаворитку. Прелюбодействовал.
– Государственными делами не занимался. Предавался плотским утехам, да на виоле поскрипывал, – поспешил добавить граф Панин.
– Указы странные издавал, – потряс бумагой Орлов, – дело вёл к преданию государственных интересов.
– Ну, что тогда по бокалу вина и вперёд? – заторопил всех Пасек.
– Разливай, – сказал Бредихин. – А то уже полночь.
Пасек разлил вино по бокалам. Все встали. Выпили молча.
– Пора, – сказала Екатерина. – Ступайте, гвардейцы. С Богом. Мы будем ждать вас с Викторией. И пришлите сюда обоих лекарей, и Кондоиди, и Санчеса. А вы, князь Михаил, останьтесь. Мне с вами надо обсудить манифест. Присаживайтесь. Берите бумагу и перо. Пишите. Волей Божьей Император Пётр Фёдорович скончался от… от… Что бы такое придумать? Где те лекари? Вечно их не дозовёшься. Хоть умри. Ну, давайте для начала напишем от…
– Ну, пусть будет от апоплексического удара, – подсказал Вяземский.
В этот момент тишину дворца разорвал короткий истошный крик. И снова повисла тишина. Екатерина резко поднялась, метнулась к иконе, опустилась перед нею на колени, замерла в низком поклоне и принялась неистово молиться. Князь Вяземский тоже вскочил и перекрестился.
– Всяка власть от Бога, – тихо произнёс он. – Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного.
В гаштете на левом берегу Прегеля за столом сидели четыре казака. Один из них писал письмо, а другой диктовал:
– Пиши. Царь Пётр Фёдорович даровал нам короткий мир. Но он помре от каких-то там колик. А новая царица, матушка Екатерина, отдала указ опять воевать немцев и Мазуров. Хоть сами оне тоже все немцы. Но кто их там разберёт, кто из них правильнее. Завтра опять идём в наступление. Молитесь за меня, как я за вас. Прощайте.
Ну, спасибо, земеля. За мной кружка вина. Эй, кельнер. Ком цу мир.
– Нет, нет! – воспротивился тот, который писал. – Я сегодня из рук Ильи Фёдоровича Денисова получил вахмистра. Мне и проставляться. Кельнер! Ком цу мир! Тащи вина и гармошку!
– Землячок, а как же это наш командир полка так расщедрился? Он ить только неделю назад отходил тебя плетью за потерянного коня. А нынче сам же дал тебе урядника. Ну, и чудны дела твои, Господи.
– Ну чего там, чудны. Я же не виноват, что этот породистый тракенен был такой норовистый, вот и потерялся. Разве ж можно одному человеку в бою удержать целый табун, когда вокруг пули и ядра свищут. Кони, они же боятся дыма и огня. Конечно, тогда после того боя он поднял на меня руку. Да всё сгоряча. Но опосля-то скумекал: нельзя ему без меня. Я его первый помощник по конному делу. Я на него зла не держу.
Подошёл кельнер с гармошкой. Вахмистр накинул на плечи ремни гармошки, заиграл баховскую «Дорожную» и ёристо запел:
В дверях кабачка появились два офицера. Они остановились, наблюдая казацкое застолье. К столу казаков подошли два официанта. Они выставили на стол вино и закуски. Один из них разлил по кружкам содержимое одной бутылки. Но казаки продолжили пение. Гармонист сделал залихватский проигрыш и продолжил:
– Э-э-э-эх! Молодец, – похвалил гармониста один из казаков.
– Эй, погоди, – окликнул гармонист кельнера и протянул гармошку. – Забери. Ну, дорогие мои землячки, с богом. Ваше здоровье, да за мои новые регалии.
– Главное, твоё здоровье, земеля. Сегодня мы пьём за тебя. Я за то, чтоб ты стал генералом, то есть по-нашему, атаманом. Будем здравы, не помрём.
Офицеры направились к свободному столику. Старший из них сказал другому:
– Гляди-ка, Мишель, на того урядника с гармошкой. До чего, каналья, похож на гольштинца. Это ж надо. А покличь-ка его к нашему столу. Где это мы ещё с тобой увидим эдакую фантазию.