Лунные пряхи. Гончие псы Гавриила

Фрэнсис дала мне по крайней мере две трети обильного, выданного нам Тони ланча. С небольшой дополнительной помощью «Царя Миноса» я съела пару свежих булочек с начинкой из жареной баранины, несколько маслин из мешочка из жиронепроницаемой бумаги и довольно безвкусное яблоко. На апельсин и смотреть не хотелось, бросила его обратно в сумку.

Легкое дуновение ветра тронуло надо мной верхушки деревьев, и ослепительные блики солнечного света рассыпались по воде, по камням забегали тени. Несколько бабочек, которые пили на самой кромке воды, поплыли, как гонимые ветром листья, вспыхнув сверкающими крыльями, пропорхнул мимо меня щегол и скрылся в каких-то высоких кустах на выступе скалы.

От нечего делать я посмотрела ему вслед, и еще одно едва уловимое движение привлекло мой взгляд – шевеление чего-то светло-серого среди нескольких сгрудившихся валунов под выступом, как будто камень задвигался. Потом я подумала, что там, под сплетением жимолости, наверное, лежит ягненок или овца. Ветер, должно быть, взъерошил овечью шерсть, и она на мгновение показалась над валунами.

Я присмотрелась внимательнее. Вот опять порыв ветра пробежал по шерсти, подняв ее так, что на нее упал свет, и она на мгновение вспыхнула, как цветок на камне.

Значит, я была не права. Вовсе это был не Марк. Поблизости овцы, а с ними, конечно, пастух.

А не лучше ли вернуться к прежнему выбранному наудачу плану: направиться назад к кипарисовой роще? – подумала я, собирая остатки ланча.

Я осторожно встала, постояла, прислушалась.

Ничего, кроме журчания воды и слабого шелеста листьев, да еще щебетания щеглов, где-то вне поля зрения…

Я направилась назад, вниз по течению, чтобы найти место, где можно поудобнее выбраться наверх из ущелья, и вдруг новая мысль заставила меня остановиться: странно, что овца такая спокойная, даже не пошевелилась за все время, пока я ела. Я обернулась. Она лежала на другой стороне речки, на порядочном от меня расстоянии, под выступом скалы. Может быть, она соскользнула сверху и разбилась насмерть, подумала я, а пастух просто этого не заметил. Или она отстала и запуталась в колючках, и мне не потребуется много времени, чтобы освободить ее. По крайней мере, стоит хотя бы посмотреть, что там на самом деле.

Я перешла через речку и вскарабкалась к валунам.

Нет, она не была живой, и вообще это была не овца, а только овечья шкура, и шкура эта была на мальчике, который лежал за валунами под кустом и крепко спал. На нем были рваные синие джинсы и грязная синяя рубашка, овечья шкура наброшена на одно плечо, как ее носят греческие пастухи, а концы ее связаны вместе потертой веревкой. Нет, не Марком оказалась добыча, за которой я охотилась. Грязь на веревочных подошвах мальчика едва подсохла.

Мое достаточно шумное приближение его не побеспокоило. Он крепко спал с какой-то сосредоточенностью, полностью погрузившись в сон. Муха села ему на щеку, поползла по веку, но он даже не шелохнулся. Дышал он глубоко и ровно. Не составляло труда потихоньку отойти от него, так и не потревожив.

Но я не пыталась этого сделать. Я стояла как вкопанная, а сердце стучало прямо в горле, и казалось, что оно вот-вот задушит меня. Я уже видела такого рода сон, и притом совсем недавно, такую невероятную расслабленность. И ресницы я тоже видела, я вспомнила, как они лежали на смуглых щеках во сне. И такие темные волосы…

Густые ресницы раскрылись, и он посмотрел на меня в упор. У него были голубые глаза. В них вспыхнула тревога, появляющаяся у всякого, внезапно разбуженного незнакомым человеком; потом взгляд его стал спокойнее, хотя еще и не лишился настороженности. Он понял, что я неопасна.

Я откашлялась и выдавила хриплое:

– Хайрете.

Это деревенское приветствие, буквально оно означает: «Радуйтесь».

Он с минуту поморгал, глядя на меня, потом бросил в ответ обычное:

– Кали мера[34]. – Голос его прозвучал натянуто и невнятно.

Потом он потер костяшками пальцев глаза и рывком уселся. Двигался он, как мне показалось, неловко.

Я облизала губы, не зная, что сказать.

– Ты из Айос-Георгиоса? – спросила я все еще на греческом.

Он осторожно взглянул на меня, как пугливое животное.

– Охи.

Отрицание было едва слышным, невнятное бормотание, и тут же он быстро поднялся на одно колено и повернулся, чтобы нащупать под кустом то, что он туда положил, – пастушью палку.

Это не было какой-то подделкой – шишковатая, фигового дерева палка, отполированная руками за долгие годы. Потрясенная внезапным сомнением, я быстро сказала:

– Пожалуйста, не уходи. Я хочу с тобой поговорить… пожалуйста.

Я увидела, как на секунду напряглось его тело, потом он вытащил из-под куста палку и поднялся на ноги. Он повернулся ко мне, и взгляд его был полон замешательства, такой иногда можно заметить у крестьян, когда они отстаивают цену на товар, накидывая ее примерно на сто процентов.

– Фен каталавено[35], – сказал он, – адио, – и проскочил мимо меня к берегу речки.

Запястье руки, которой он держал палку, было обмотано материей с рисунком красного и зеленого цветов.

– Колин, – неуверенно произнесла я.